Я пал на колени и, воздев руки к небу, воскликнул:

— О Всемогущий, Невидимый и Незримый, но истинно Сущий!.. О Бог Израиля, грозный во гневе и великий в милости!.. Как приблизиться к Тебе? Душа моя содрогается от ужаса перейти грань земного бытия!..

И, как бы в ответ на мою молитву, издали до меня донеслись тихими, звучными аккордами слова, еще недавно переданные мне Ненху-Ра:

— Поклоняйся Мне!..

Я пошел на звук этого пения, потрясшего мою душу: жрецы Изиды, в белых одеждах, занимали высокую кровлю здания и согласным пением приветствовали ожидаемое появление живительного Ра, ибо близился уже восход солнца. Долина Нила, и пески пустынь, и самый Мемфис были погружены еще во мрак, но с высоты портика видны были уже багровые лучи, первые провозвестники появления лучезарного светила…

О, некогда, много спустя, на этом же месте гимнами встречали восход солнца другие люди, принявшее свое учение от жрецов Озириса: — то были люди, поклонявшиеся гармонии мира, стремившиеся в числах выразить сущность бытия вселенной!.. Их великий учитель Пифагор по духу своему был близок мистическому учению египетских жрецов… Теперь мне вспоминаются ясно и отчетливо эти два видения моего далекого, бесконечно далекого прошлого… И не только эти видения, но и многие другие тревожат и давят мою измученную душу…

Я обогнул восточный фасад здания и направлялся к южным вратам Мемфиса, замедляя шаг в ожидании, пока стража протяжными криками не возвестит дозволения войти в город.

В темноте, уже сереющей и полупрозрачной, я увидел фигуру, двигавшуюся ко мне по направленно от здания.

Я пригляделся ближе и узнал по одеянию одного из прислужников при священном здании.

Не меня ли он ищет, чтобы призвать к Ненху-Ра? Я приблизился к нему.

— Аменопис! — воскликнул, узнав меня, служитель, — прав был великий Ненху-Ра, сказав мне, где тебя найти… Поспеши: верховный жрец Озириса тебя ожидает!..

Внезапно было для меня это требование, — я еще не знал, убедил ли меня Ненху-Ра и что сказать ему в решительный ответ.

Но должно было повиноваться, и я последовал за служителем.

Ненху-Ра ожидал меня на этот раз не на кровле, как я предполагал, но во внутренних помещениях, в комнате, прилегавшей к хранилищам папирусов.

В этом обширном, увенчанном сводами, поддерживаемыми рядами колонн, помещении не было проделано окон, и солнечные лучи никогда не озаряли его внутренности.

Высокий светильник горел посреди комнаты и мерцающим пламенем отражался на расписанных иероглифическими изображениями сводах и стенах и на барельефах колонн.

Ненху-Ра, со свитком папируса на коленях, сидел в высоком кресле, протянув руки вдоль колен. По неподвижности его можно бы было принять за мумию, приготовленную к погребению, если бы не его блестящий, огненный взор, устремленный на меня.

— Аменопис! — воскликнул он, — я не стану говорить тебе более о вере отцов твоих и законе, данном Иеговой избранному народу! Оставайся сыном Израиля и поклоняйся Богу Авраама, Исаака и Иакова!.. Но, сын мой, закон твой не запрещает и не может запретить тебе искать утешения в снедающей тебя скорби и пытливым умом проникать в тайны создания, поскольку они доступны земному пониманию…

Тяжелое бремя спало при этих словах с моей души.

— О, отец мой! — воскликнул я, — великим счастьем сочту я быть учеником твоим, но, прости меня, никто не может утешить скорби, разъедающей мою душу…

— Не говори так, Аменопис, — прервал меня Ненху-Ра, — помни: умирающий не исчезает, ибо дух его витает в незримой обители. Жизненная сила, о которой я говорил тебе, может способствовать этому духу вновь принять свою телесную оболочку… Не возражай мне, — добавил он, видя, что я пытаюсь заговорить, — я покажу тебе нечто, что убедит тебя в том, что наша наука не суетна и беспомощна. Будь внимателен и постарайся думать о той, по которой страждет твоя душа! Садись!..

Он указал мне на низкое каменное сиденье, стоявшее около его кресла.

Сесть в присутствии верховного жреца, бывшего кроме того воспитателем царствовавшего фараона и возведшего его на трон!.. Это казалось мне невозможным, ибо воспитание заставило меня усвоить многие привычки, свойственные египтянам.

— Не смущайся, Аменопис, и садись! — повторил Ненху-Ра, видя мое замешательство. — В повиновении должно выражаться наиболее уважение к старшим. Садись и думай о той, которая ближе к тебе, чем ты можешь себе вообразить!

Я повиновался и занял указанное мне место.

Ненху-Ра взял светильник и отнес его в глубину комнаты, поместив в нише, образованной сводами и колоннами. И странно, — только что он поставил светильник, как пламя, до той поры поднимавшееся высоким, длинным языком кверху, теперь склонилось, и на заднем углублении стены, находившемся от него на расстоянии трех-четырех шагов, обрисовалась дрожащая, светлая пелена.

Ненху-Ра отошел и стал позади меня.

— Смотри, Аменопис, смотри вперед и думай о том, что тебе дороже всего и что видеть ты хотел бы всей силой твоей души.

Я устремил взоры на световое изображение; мерцающие отблески играли перед моими глазами, напряженно всматривавшимися в одну точку. Чем пристальнее я смотрел, тем постепенно все более и более я чувствовал, как странное, непонятное оцепенение сковывает мой ум и мое тело.

Я не видел Ненху-Ра, но чувствовал, что он стоит близко-близко позади меня, и что какая-то непонятная сила, исходящая от него, подчиняет меня ему, отдает во власть, лишая меня моей собственной воли.

Я сознавал, что, какие бы усилия я ни употребил, мне не удастся ни встать с места, ни крикнуть, если не позволит тот, недвижимо стоящий позади меня.

Пламя светильника то разгоралось и поднималось к сводам, то низко падало. И тогда клубы дыма поднимались от чаши и застилали световой хорал стены.

Я действительно думал о ней, но ее земной образ не восставал в моем воображении: мысль моя стремилась проникнуть в незримую обитель, где теперь витал ее дух. И я, Аменопис, взывал к этому духу, моля его приблизиться ко мне, если на то дана ему власть и позволение, и поведать мне о неведомом, таинственном бытии, испытать которое некогда надлежит и мне.

Скорбь о невозвратной потере, моя мучительная скорбь о потерянном земном счастье отлетела и расплылась пред неизмеримым величием чудной судьбы, предназначенной в удел каждому человеку.

Внутреннее созерцание, охватившее меня, захватило все мои чувства: глаза мои не видели ничего, хотя были раскрыты, слух мой, кажется, не внял бы и грому, если бы он раздался под высившимися надо мной сводами.

Но вот какое-то необъяснимое сотрясение заставило меня вздрогнуть и возвратиться к земному бытию.

— Смотри, Аменопис! — в то же время тихо, но внятно прозвучал позади меня голос Ненху-Ра, — смотри, и ты увидишь то, что должен видеть!..

Глаза мои направились к светильнику, но пламени его уже не было видно: клубы дыма застилали его и сплошной стеной стояли между ним и все еще освещенной нишей.

Но эта стена, образованная дымом, казалась мне живой: она двигалась, ее клубящиеся завитки переменяли место: то подходили один к другому, то раздвигались; то они сгущались в одну плотную завесу, то казались прозрачными, освещаемые сзади мягким светом.

— Смотри, Аменопис! — еще раз прозвучал голос Ненху-Ра.

И в то же мгновение дымчатая завеса упала и облаками заклубилась по полу, вплоть до моего подножия. А там своды в глубине раздвинулись и открыли за собой бесконечную даль. Знойные солнечные лучи освещали раскаленные пески пустыни, и только громада высившейся пирамиды отбрасывала трепетную тень. Освещаемые жгучим солнцем, желтели прибрежные заросли Нила, и легкий пар поднимался над водами священной реки, уносясь легкими клубами к прозрачной и тоже дрожащей синеве неба.

— Смотри, Аменопис!.. — снова прозвучал голос Ненху-Ра, но на этот раз он звучал уже хрипло, точно говоривший с трудом переводил спиравшееся в груди дыхание.