— Посвятить себя — это громко сказано, — отвечал Рибас. — Просто произвожу некоторые расчеты, делаю опыты.

— А мы как раз хотим объявить конкурс на проект такого моста, — сказал Бецкий и, видимо, удивившись своей мысли, добавил: — Диву даюсь, как все у вас кстати! Оставайтесь обедать. Марк Антонович! — позвал он, и секретарь появился в зарослях магнолий. — Проводите майора в кабинет и покажите-ка ему, пожалуй, наше «Праздное время».

Кабинет с мраморными бюстами, дубовыми панелями, столом с каменной доской шлифованных самоцветов, картинами, книгами хранил раз и навсегда установленный порядок и покой. «Праздное время в пользу употребленное» оказалось тонким журнальчиком кадетского корпуса. Рибас перелистал несколько номеров. Тут встречались статейки, озаглавленные «О чести», «О надежде» и, видимо, носившие нравоучительный характер Встречались стихи, подписанные А. П. Сумароков, статьи о фарфоре и водяных мехах. Заскучавшего гостя заинтересовала лишь историческая статья о Дон Карлосе, когда в кабинет вошла Анастази, которую вслед за Бецким Рибас решил называть Настей.

— Как вы тут? — спросила она совсем по-домашнему. — Сейчас будем обедать. Столовая рядом. Вы, майор, произвели впечатление на генерала.

— Объясните, прошу, почему секретарь мне сказал, что Иван Иванович висит в саду?

— Как? Висит? — засмеялась она. — Он плохо знает итальянский, и видно, все перепутал. У нас висячий зимний сад. Вот он и сказал… что генерал висит!.. — она рассмеялась.

За обеденным столом присутствовали: знакомая Джузеппе Глори — Глафира Алымова, ее подруга по Смольному, дежурный кадет, секретарь, Настя, сам Бецкий и его сосед-граф Иоан — Эрнест Миних — шестидесятипятилетний член Совета кадетского корпуса. Блюда оказались довольно пресными, вино отменным, а удивили крупные сочные персики из собственной оранжереи Бецкого, поданные на десерт.

— Как вам понравилось наше «Праздное время»? — спросил генерал, но Рибас не спешил с ответом, потому что заметил: ответов тут часто не ждут, и Бецкий продолжал: — В прошлом году мы праздновали сорокалетие корпуса. Кадетов мы готовим не только для войн.

Они изучают латынь, европейские языки, живопись, музыку, мифологию, архитектуру и даже бухгалтерию. У нас отличный ботанический сад, арсенал, архитектурные и медицинские каморы, галерея с живописными картинами.

— А что, с галицинского фрегата картины не подняли? — спросил Миних.

— Подняли. Но они никуда не годятся, — отвечал Бецкий и пояснил Рибасу: — Представьте, моя компаньонка ведет весьма дорогостоящую войну, но тут мы узнаем о продаже картин голландских мастеров…

Слуга поставил перед Иваном Ивановичем кофейник, а Джузеппе понял, что под компаньонкой Бецкий имел в виду императрицу.

— Голицын, наш посол в Гааге, писал, что голландские шедевры нельзя упустить. Кроме того: какой широкий жест перед лицом Европы! Мы ведем войну с неверными, но и не забываем о вечном искусстве, пополняем эрмитажную коллекцию. Моя компаньонка отпустила из казны шестьдесят тысяч золотых. А галеот, на котором перевозили картины, возьми да и утони у финляндских берегов!

— Он утонул сам по себе? — спросил Рибас.

— В бурю наткнулся на скалу.

— Обидная история.

— Да, еще бы, — печалился камергер. — Зато в семидесятом на мое имя мы приобрели отличную коллекцию Троншена. В ней восхитительный Караваджо. Потом Дидро полтора года вел переговоры о собрании картин Тьера, и она обошлась моей компаньонке в 460 тысяч ливров.

Граф Миних потер свой короткий нос и вдруг прыснул смехом в ладонь.

— Что с вами? — спросила Настя. — Будьте милосердны, дайте и нам повод посмеяться.

— А какую шутку ваша компаньонка сыграла с кучером! — воскликнул тонко Иоан-Эрнест.

— Да! Славно, славно, — подхватил Бецкий. — Кучером моя компаньонка называет своего надменного врага — французского министра Шуазеля. Как вы, верно, знаете, он после Чесмы отставлен. Ему на жизнь не хватало, и что же вы думаете? Стал продавать коллекцию своих картин с аукциона.

— Обнищал! — кивал седой головой Миних. — Хоть на паперть с протянутой рукой.

— Ну и чтобы он не умер на паперти, мы купили картин на сотню тысяч ливров. И среди них два прекрасных полотна Мурильо — «Мальчик» и «Девочка».

— «Мальчика», чтобы Шуазелю карточные долги уплатить, — Тонким голоском сквозь смех произнес граф. — А «Девочку», чтобы ему на курочек осталось.

— Резонанс этой покупки в Европе был замечателен, — закончил Бецкий.

«О чем бы здесь не говорили, постоянно думают о резонансе в Европе», — отмечал Рибас.

— Вы были в Эрмитажной галерее? — спросила его Настя.

— Увы, нет. Но мечтаю побывать.

— Сейчас самое время, — сказал Бецкий. — Двор в Царском. Я напишу вам записку смотрителю. Ах, все расходы в военное время обременительны, — продолжал он, вздыхая и попивая мелкими глотками кофе. — Фальконе за свою скульптуру запросил неслыханно много. И Дидро на новое издание «Энциклопедии» хочет шестьдесят тысяч и двенадцать лет. А я все не решаюсь ни на эти деньги, ни на этакие годы.

— Поэтому вы и заслужили от Дидро прозвище «нерешительный сфинкс», — сказала Настя.

— Быть сфинксом в глазах Европы совсем не дурно, — вступился граф.

— Но весьма обременительно, — сказал Иван Иванович и обратился к Джузеппе: — Вам, майор де Рибас, я советую продолжить занятия мостом через Неву в кадетском корпусе. У нас отличный натуральный кабинет, оптическая камора. И покои вам для занятий определим. — Улыбнувшись, добавил: — Сфинск распорядится.

Затем майора просили бывать запросто, и он уехал с записками смотрителю Эрмитажной галереи, полковнику-инспектору кадетского корпуса и корзиной с десятком цыплят, выведенных сфинксом с помощью кювезы.

Несколько последующих недель были заполнены приятными и быстрыми событиями, сменами впечатлений. Полковник Андрей Яковлевич Пурпур принял Джузеппе в пустом Меньшиковском дворце учтиво, показал кабинеты, покои для занятий, приставил солдата для услуг. Затем продекламировал:

— Мудрость и молодость редко совместно бытуют. Молодость жаждет, мудрость взирает спокойно. — И продолжал прозой: — милости прошу бывать у меня. Мой дом рядом, за кадетскими флигелями.

— Но где же ваши кадеты? — спросил Рибас. — Я не встретил ни одного.

— Они стоят летним лагерем здесь же, на Васильевском, — отвечал Пурпур. — Земли возле галерной гавани принадлежат корпусу.

Рибас отвез Бецкому французский перевод Гальяни и были принят в салоне Анастази. Теперь не Виктор Сулин просвещал неофита, а сам неофит рассказывал вчерашнему наставнику любопытные новости двора, но зато Виктор одаривал Джузеппе своим тонким анализом.

— Императрица блестяще решает шахматную партию в три хода, — говорил Виктор, подытоживая новости Рибаса.

По его мнению, первый ход состоял в том, что она издала рескрипт о «выздоровлении» бывшего фаворита Григория Орлова и предложила ему приступить к своим должностным обязанностям.

— Но только не в спальне, — смеялся Виктор. — Там обосновался Васильчиков, креатура канцлера Панина. Второй ход был подготовлен исподволь. Еще в конце апреля императрица послала приглашение ландграфине Гессен-Дармштадской прибыть в Россию с дочерьми Амалией, Луизой и Вильгельминой. Последняя была назначена в супруги сыну Павлу.

Третьим ходом она намечала не просто отдалить, а раз и навсегда разъединить воспитанника и воспитателя — Павла и канцлера Никиту Панина. Но непредвиденные события, которые могли бы стать и концом Екатерины, разрубили узел третьего хода.

Как ни странно, события эти коснулись и Джузеппе.

Во-первых, занимаясь в кадетском корпусе расчетами моста, он частенько отдыхал и гулял по берегу Невы, и однажды чуть не был раздавлен открытым экипажем, запряженным двумя лифляндскими скакунами.

— А чтоб тебя! — закричал седок, когда экипаж едва не перевернулся, и в седоке Рибас узнал графа Андрея.

— Не меня, а тебя черт побери! — воскликнул Джузеппе.