Рибас в свою очередь осведомил генерал-аншефа:
— К Хаджибею я намерен отправить двенадцать бригантин, восемь гребных катеров, девять лансонов.
— На том и порешим, — сказал Суворов. — Вы с Федором Ивановичем — к Хаджибею. Я — к Белой Церкви.
По приказу Румянцева он отправлялся с полками разоружать польские части, что находились в российской службе, дабы препятствовать им неожиданно уйти в Польшу к восставшим.
— Когда выступаете, граф? — спросил Рибас.
— Отобедаем — и с Богом! Только айвы по-кардинальски у меня нет. А вот щти богатые и сарацинскую кашу с курячими пупками обещаю.
Обедали в саду. Александр Васильевич сетовал:
— Хуже нет кого-то разоружать. Сражения не дашь. Окружай, угрожай, разоружай. А восстание там уж по всей стране. Наш гарнизон в Варшаве — двенадцать тысяч. А на Пасху едва ноги из города унес.
Прощались сердечно. Суворов презентовал адмиралу золотые часы, обнял, велел беречь людей.
— Я с тобой, адмирал, семь лет бок о бок. Многих друзей за эти годы потерял. Пиши мне. И я в России одинок, хоть и не итальянец.
24 мая пушечный выстрел на бригантине «Благовещенье» известил рибасов флот о подъеме якорей и отходе с Очаковского рейда к Хаджибею. Утреннее солнце зеркалило мелкую рябь, попутный ветер округлил паруса, и колонной шли за флагманом святые красавцы бригантины «Николай», «Прокофий», «Фома», «Алексей», «Петр», «Дмитрий», «Никодим», «Архип»… За ними гребные катера равномерно вскидывали гребенку весел. Лансоны шли ближе к берегу. В Очакове пришлось оставить бригантину «Лев» — на ней обнаружилось много больных и ее поставили в карантин. Двадцать лансонов и катер «Гром» также по росписи адмирал оставил при Очакове.
Солнце уже стояло над Куялышками, когда бригантины бросили якоря в Хаджибейской бухте. Переход прошел благополучно. Бригадир Киселев заметил:
— Отчего у вас, адмирал, во всем флоте всего одна «Марья» и одна «Мавра»?
Эти единственные женские имена были присвоены двум лансонам.
Лодки засуетились меж берегом и судами — началась высадка. На берегу Рибасу и Киселеву докладывал полковник нижегородцев Самарин:
— Полки стоят лагерем. Турок не видно. В Аккаржу на рекогносцировку послан отряд.
Никаких известий из Петербурга о строительстве при Хаджибее получено не было. Полки стояли окрест разрушенного замка вольным городом в палатках и редких землянках. Рибас учредил постоянное воинское дежурство, а при нем почтовую Экспедицию для рассылки писем как казенных, так и партикулярных. Капитан граф Бернард вернулся из-под Аккермана, и Рибас сообщил в Адмиралтейство, что нижнее гирло Днестровского лимана ограждено брандвахтой и отправил в Херсон карту с промерами глубин.
Уже на следующий день после отправки первой почты нежарким майским днем к палатке Рибаса пожаловал полковой священник нижегородцев отец Евдоким Сергеев. Два солдата несли за ним кожаные ведра со святой водой, захваченной из Херсона.
— Освящение заложенной крепости и всех начатых работ произвести надобно.
Работ начатых было не много. Полки выстроили у земляных валов будущей крепости. Батюшка кропил валы, успевшие кое-где зарасти травой, святой влагой, солдаты-певчие исполнили литургию. Казенный дом для своих служб и канцелярии адмирал решил расположить в начале оврага, где была площадка и дорога наверх к развалинам замка и мусульманскому кладбищу. Отец Евдоким окропил фундамент будущего Рибасова жилища, похвалил выбранное место:
— И укромно, и залив как на ладони.
В палатке адмирала отец Евдоким пил сладкое монастырское и говорил о месте для кладбища, церкви и видах на обращение мусульман, живущих у бывшего замка, в истинную веру.
В июне Рибас получил от Суворова четыре письма и на каждое исправно ответил. Андре написал брату, что генерал-аншеф провел операцию по разоружению польских частей в Брацлавской губернии молниеносно и бескровно. Суворов обращался к адмиралу: «Покамест, елико возможно, хлопочите в Санкт-Петербурге, чтобы мне, лишь только кончу дело в Польше, возвратиться к вам; сие на благо общества, если только интригующая партия не желает меня вновь низвергнуть в бездействие». Он сообщал также противоречивые сведения о взятии Варшавы прусаками и разгроме Костюшко. Рибас имел известия, что пруссаки откатились от Варшавы, а Костюшко продолжает успешно драться.
Но июньские новости отступили на второй план, когда к палатке Рибаса прискакал столичный курьер. Адмирал был в море на учениях. Курьер в казацкой лодке «поймал» бригантину «Благовещенье» при совершении маневра, по веревочной лестнице взобрался на палубу и вручил Рибасу пакет от императрицы. Все переменилось в один миг. Сонно-размеренная жизнь лагеря при Хаджибее кончилась. Полки выстроили в каре на берегу, и после барабанной дроби был зачитан рескрипт императрицы:
«Божьей милостью МЫ Екатерина Вторая Императрица и Самодержица Всероссийская и прочая, и прочая и прочая.
Нашему Адмиралу Де Рибасу.
Уважая выгодное положение Гаджибея при Черном море и сопряженные с оным пользы, признали мы нужным устроить тамо военную Гавань купно с купеческой пристанью, повелев нашему Екатеринославскому и Таврическому Генерал-Губернатору открыть тамо свободный вход купеческим судам, как наших подданных так и чужестранных держав, коими в силу Трактатов с Импереею нашею существующих можно плавать по Черному морю. Устроение Гавани сей Мы возлагаем на вас, всемилостивейше повелеваем вам быть Главным начальником оной, где и Гребной флот Черноморский в вашей команде состоящий впредь главное расположение свое иметь будет; работы же производить под надзиранием генерала Суворова Рымникского, коему поручены от нас все строения укреплений и военных заведений в этой стране, придав в пособие вам инженерного полковника де Волана, коего представленный план пристани к возможному произвождению оного в действие…»
Рибасу разрешили на первый случай использовать сэкономленные им при найме греков-матросов двадцать шесть тысяч, брать материалы, заготовленные для Очаковского Блок-форта, использовать суда флотилии для работ и требовать пособий деньгами от Суворова. С копиями планов строительства в Хаджибей прибыл де Волан и с присущей ему прямотой сказал:
— Я в России семь лет. Свидетельствую из своего опыта: в этой стране есть обычай — сначала упускать золотое время, а потом гнать во весь опор, наверстывая упущенное.
— Это можно было бы понять и за полгода.
— Половина лета на исходе! В Петербурге дела начинают, как лед сойдет. Не берут в расчет, что здесь Юг. В марте надо было начинать.
Конечно, он был прав. К тому же будущему городу по ордеру Зубова выделялось 29500 десятин удобной земли и 1200 неудобий. Все это под участки и под городской выгон скота. А межевать землю должна была канцелярии Екатеринославского губернатора Каховского. Но она не спешила присылать землемеров.
— Нам поручена раздача земель, — сказал де Волан. — Но как же ее раздавать без межевания?
— Чиновников Каховского ждать не будем, — отвечал Рибас. — Не сразу же все двадцать девять тысяч десятин раздадим.
— Желающих много. Все офицеры полков, состоятельные унтера, вольнонаемные, купцы, предприниматели, — перечислял де Волан.
В начале июля Рибас издал распоряжение: «Приступая к исполнению Высочайшей воли Ее Императорского Величества до сооружения (города и порта) почитаю нужным учредить здесь «Экспедицию» для лучшего хозяйственного распоряжения…» И уже на следующий день к адмиралу пожаловал купец.
— Иван Лифенцов, орловский уроженец, — отрекомендовался он.
Рибас слыхал о нем — Лифенцов был при Хаджибее с 1792 года, построил первый дом с лавкой, торговал с татарами и проезжим людом.
— С чем пожаловали?
— Давайте любой подряд — все исполню.
— На какую сумму?
— Хоть на тыщу, хоть на две. Вам теперь от нужды помощники нужны.
Но Рибас отлично помнил, в какую кабалу попал Суворов, когда раздавал подряды и векселя. Лифенцова адмирал отправил к де Волану, назначенному начальником «Экспедиции»: от ее имени впредь и будут заключаться договора. А купцы, торговые люди не заставили себя ждать. Явился еще один орловский — Портнов, харьковский Григорий Автономов, елисаветградские Клоков и Железцов, а там и негоцианты из Триеста Иван Кермес и Никола Ламбро. Как-то скрип подвод, крики разбудили армирала рано утром, и он услыхал знакомый веселый говорок:
