Это была сущая правда. У меня никогда не было слуги честнее и надежнее — можно было только догадываться, чем тот, другой, прельстил беднягу, если он решился отважиться на преступление. А ведь всего несколько месяцев назад, когда он заболел, я нянчился с ним, как с собственным ребенком, и он никогда бы не забыл всей моей доброты; его могло совратить только вино, и я не мог не прибегнуть к тому же средству. Редко кто способен был в этом преуспеть, ибо, без сомнения, немного сыщется господ, обходящихся со слугами так же кротко, как я; но всяк поступает по своему разумению, и наилучший рецепт — отнюдь не тот, к которому чаще прибегают.

Он действительно мне поверил. Узнав от брата, что прощен мною, он прибежал ко мне со словами, что всегда был мне предан, а скверный поступок совершил, и впрямь только поддавшись дурному влиянию, однако обязательно исправится, ибо больше не выйдет из моей воли; и раз уж заслужил смерти, то предпочтет принять ее от меня, — но брат сказал ему, что есть надежда на мое милосердие. Я отвечал, что ему нечего бояться: если и в самом деле виноват камердинер, пусть поможет мне его задержать. Это и есть условие примирения со мной, иначе добру не бывать, — и тут я осведомился, куда все-таки этот камердинер делся и что он сделал с моими лошадьми. Слуга ответил: вместо того чтобы отправиться прямо в Париж, тот нарочно промедлил, чтобы я уехал, не дождавшись его; убедившись же, что уже не повстречается со мной, одну лошадь он продал барышнику на улице Сен-Мартен близ церкви Сен-Никола-де-Шан^{420}, а двух других оставил в гостинице, где остановился, — у кладбища Сен-Жан^{421}. Выслушав рассказ лакея, я повторил обещание простить его, но потребовал, тем не менее, чтобы он возвратился к своему сообщнику, который не должен был заподозрить неладного. Я рассчитывал схватить негодяя на следующее утро, пока он не проснулся, и велел лакею, никому не сказав ни слова, предупредить меня на рассвете в назначенном месте, находится ли зверь в логове. Накануне вечером я известил полицейских, договорившись встретить их на полпути и пойти с ними, дабы самому взглянуть на задержание. Когда мы пришли туда, где дожидался мой лакей, тот сказал, что вор не ночевал у себя, и если внезапно появится, то мы не должны ничем выдать своих намерений, чтобы не упустить его. Я нашел, что он прав, отправил полицейских позавтракать, а сам остался в засаде. Я ждал мошенника не позже чем часа через два-три — но, видать, на деньги, вырученные от продажи моей лошади, он решил устроить себе разгульную жизнь: пробил полдень, а я все ждал и уже начинал подумывать, не донес ли ему лакей, который наконец вернулся ко мне. Тут я высказал ему свои подозрения, добавив, что, если он меня обманул, это рано или поздно откроется, и уж тогда рассчитывать на снисхождение нечего. Но он поклялся мне в верности, что немного меня успокоило. Я подумал, что камердинер вернется к вечеру, но тщетно караулил до полуночи и оттоптал себе все ноги, бродя поблизости от гостиницы весь следующий день — а мерзавец где-то прекрасно проводил время. У меня снова зашевелились сомнения, что лакей солгал, и я пришел в такую ярость, что готов был немедля отдать его под арест. Тот защищался, крича, что если это правда, то пусть его повесят; он-де, как и я, думает, что преступник сбежал, хотя теряется в догадках, как тому удалось что-либо заподозрить. Наконец, стало понятно — ждать уже бессмысленно, и я пошел в гостиницу забрать своих лошадей. В то время как я велел задать им овса, прежде чем увести, меня спросили: не носит ли камердинер такой-то кушак — а то тут видели одного человека: он приехал издалека и в самом деле похож на того, кого мы ищем. Я отправил лакея, находившегося при лошадях, взглянуть, действительно ли это он, но предупредил: если оба и в этот раз попробуют сговориться, пусть пеняют на себя, я их не пощажу. Тогда уж лакей признал своего товарища и побежал к нему — якобы чтобы сказать, что, возвратись тот пораньше, так мог бы сбыть оставшихся лошадей торговцу, — и пока он таким образом морочил ему голову, подоспевшие полицейские навалились на вора. Тот пытался вырваться, и я, услышав шум борьбы, заставивший меня усомниться в нашем преимуществе, поспешил на подмогу, буде таковая понадобится. Когда камердинер увидел меня, он весь обмяк — поистине, совесть упрекает первой, стоит вору взглянуть в глаза тому, кого он обокрал. Он сразу перестал сопротивляться и начал умолять меня о милости. «Ах, мой господин, — твердил он, — ах, мой господин, простите меня!»

Забыл упомянуть, что, кроме лошадей, мошенник украл также мою одежду, белье и туалетные принадлежности и все это тоже продал или променял, а когда он сознался в этом, я потребовал отвести его к моему другу — полицейскому комиссару, и сказал: по закону негодяя следовало бы предать суду, но я по доброте готов все простить — пусть только вернет, что взял; скажет, где мои пожитки, а за проданную лошадь возвратит деньги, чтобы барышник, у которого я собирался ее честно выкупить, не потребовал от него возмещения ущерба. Это предложение было не только разумным, но и весьма милосердным для вора.

К несчастью, за те два или три дня, когда он отсутствовал, с ним приключилась печальная история: он встретил шулеров, соблазнивших его сыграть и обобравших до нитки, так что теперь он остался без единого су, и выполнить мое требование никак не мог. Не желая в этом признаваться, он придумывал разные отговорки, — однако я, отнюдь не дурак, не поверил уверениям, будто бы деньги у него украли, и настоял, чтобы его отвели в тюрьму. Поскольку лошадь мою купил барышник, я и отправился к нему без всяких судебных тяжб и, сделав вид, что намерен выбрать какую-нибудь из его лошадей, заставил показать мою. Я знал, во что она ему обошлась, сколько времени пробыла у него, поэтому не мог отказать себе в удовольствии поторговаться с ним и договориться о приемлемой цене, а затем предложил привести лошадь ко мне и получить за нее деньги на месте. Когда же барышник явился, я объявил, что она была украдена у меня, и посоветовал в другой раз, прежде чем покупать товар, быть осмотрительней. Он оказался простым малым: не ожидая подвоха, удивленно воскликнул, что не знает меня и хотел бы получить доказательства сказанному. Я с превеликим удовлетворением ответил: вор сидит сейчас в Большом Шатле, и если есть сомнения в моей правоте, можно тотчас пойти в эту тюрьму и расспросить заключенного, а поскольку это мой камердинер, думаю, что нам не откажут. Торговец согласился и, когда мы шли, был чрезвычайно удручен тем, что я ему открыл правду и что, если арестант все подтвердит, придется вернуть лошадь.

Тем не менее какой-то крючкотвор посоветовал ему подать жалобу, будто бы я намерен отнять его добро силой, и он этим советом воспользовался. Затем нарочно, когда меня не было дома, ко мне явился сержант с предписанием конфисковать лошадь как спорное имущество, а на самом же деле — чтобы вернуть ее продавцу, с которым находился в сговоре. Я рисковал вновь оказаться в том же положении, что и с банщиком, жена которого не вернула мне денег, однако мой тогдашний хозяин не позволил увести лошадь и велел судебному исполнителю уйти. Из-за этого происшествия я был-таки вовлечен в судебное разбирательство, которого стремился избежать, благо лошадь мне уже возвратили, и, вспомнив данный мне совет, потребовал снять арест с моего добра. Поскольку проживал я тогда в пригороде Сен-Жермен, то опять отправился в Шатле, где начальником был господин Жирарден; весьма предупредительный к знатным особам, он не заставил меня просить приема дважды. Доказательства моей правоты оказались столь убедительны, что все единогласно высказались в мою пользу. Тем не менее, чтобы начать и довести до конца дело моего камердинера, дошедшее до генерального прокурора, необходимо было внести залог. Впрочем, один из моих друзей, также судейский, похлопотал, чтобы я не входил ни в какие траты, пояснив, что у королевского правосудия есть лучший способ вешать воров. Тем самым он позволил мне сберечь три или четыре сотни франков, за что я ему весьма признателен; пресловутый процесс повернули так, что залог пришлось платить барышнику, и, предоставив последнему разбираться с канцелярией суда, я уже считал дело законченным, однако для меня оно получило удивительное продолжение.