Он привел еще много резонов, доказывая, что все, чем занималась девушка до брака, — сущий пустяк, и когда уже мы начали с ним соглашаться, добавил: ведь именно так нередко женились и многие знатные люди; понадобится много времени, чтобы перечислить их всех поименно, достаточно назвать пару-тройку — вот, скажем, кавалерийский полковник граф дю Бур, Сен-Кантен и Монсабе. Первый женился на женщине, прижившей ребенка от собственного отца, второй — на любовнице герцога д’Эпернона, а третий взял в супруги девицу, о чьих похождениях знали даже в Парламенте; а ведь нельзя отрицать, что двое первых очень благонравны, и если последний не пользуется такой же репутацией, то отнюдь не в связи с его браком, а потому что сам стоит немногого. Да что французы — и среди швейцарцев в этом смысле можно указать почти на каждого женатого: вот господин Ступпа отыскал супругу в таком месте, которое, по его собственному признанию, даже не отважится назвать — и все-таки он уважаем не только соотечественниками, но и всеми нами и даже нашим Королем, не раз отличавшим и награждавшим его; в не меньшем почете и мадам Ступпа, хотя такое произошло и не сразу, — но вот же, теперь она вращается среди герцогинь и других знатных дам; такого же положения добилась и мадам Рейнольд, жена одного капитана швейцарской гвардии, хотя до брака, с позволения сказать, была того же поля ягода. Так что всякие ханжеские рассуждения давно пора оставить досужим фантазерам.
Супруги де *** были восхищены его словами и, когда он закончил свою речь, столь же разумную, сколь и убедительную, решили, что если у него не сложится военная карьера, то талант краснобая позволит ему стать искусным адвокатом. Раз на зятя из их круга рассчитывать не приходилось, они, ничтоже сумняшеся, дали согласие ему, хотя и знали о нем не больше того, что сам он о себе рассказал. Когда ему оказали такую милость, он рассыпался в благодарностях сообразно степени своей признательности, но тут же заговорил об одном маленьком затруднении. Он спросил, нельзя ли еще до женитьбы поселить невесту у родителей, чтобы устроить торжества в месте более подходящем, нежели ее теперешнее узилище. Но те воспротивились, боясь, что она останется с ними, да так, что едва не расстроили помолвку, — пока я, узнав о споре с женихом, не предложил им принять меры, не позволившие бы сомневаться в его искренности: пусть купит землю по соседству — это и будет порукой, что он не лукавит. Мне казалось, что совет недурен, но они ответили: лучше всю жизнь оплачивать содержание дочери в монастыре, чем обзавестись подобными соседями: если угодно, пусть покупает в пятнадцати-двадцати лье от них, рядом с графом дю Буром — оба из одной компании и не надоедят друг другу. На это я возразил, что ссора, раздутая из-за пустяка, не пойдет им на пользу; в таком важном деле без определенного риска не обойтись и раз уж суждено быть тому, чего они опасаются, все равно не стоит тревожиться: буде случится, что они заберут дочь к себе, а этот человек не сдержит слова, — ее всегда можно отправить обратно в монастырь; так что эти страхи надуманны, и я не советовал бы им упускать шанс, чтобы потом не жалеть. Одним словом, получив возможность сбросить с плеч столь тяжелое бремя, они должны чем-то пожертвовать. Нет нужды говорить, что супруги де *** в конце концов согласились со мной и сказали, что лишь ради меня готовы чем-то поступиться, поэтому, вместо того чтобы ехать в Париж, как я хотел, мне пришлось остаться с ними, пока с замужеством их дочери не будет окончательно улажено. Меня не нужно было долго упрашивать, тем более что между родственниками принято решать такие дела сообща; так что я позволил себе удовольствие дождаться и проверить, окажется ли наш швейцарец столь же довольным и после свадьбы. Когда я подтвердил, что весь в их распоряжении, стоит только приказать, мы сели в карету и отправились в Париж к невесте — та, надеясь вскоре выйти из монастыря, привела себя в порядок и предстала перед нами прекрасная как день. Жених, ехавший вместе с нами, продолжал краснобайствовать перед супругами де *** не менее увлекательно, нежели в прошлый раз, — признаюсь, как бы хорошо ни судил я о швейцарцах, ни за что не поверил бы, что он из их числа, не услышь я его собственными ушами. Между тем, стремясь доказать свою правдивость, он попросил поехать в его гостиницу, настоял, чтобы будущие тесть с тещей поднялись с ним, открыл сундук и предъявил билет Заемной кассы{413} на пятьдесят тысяч франков, а затем пожелал даже показать его мне прямо в карете, но я отказался, ибо на меня напала болезнь, похожая на подагру, которая, впрочем, назавтра отступила.
Прежде чем возвратиться в свои края и сыграть свадьбу, мы прожили в Париже неделю, и за это время мадемуазель де *** получила от возлюбленного столько подарков, что я то и дело вспоминал пословицу «Не было бы счастья, да несчастье помогло». И впрямь, иная честная девушка, даже имевшая состояние, и та была бы счастлива составить такую партию. Жениху не больше двадцати восьми — тридцати лет, и, как он сказал, его рота действительно стоила хорошего поместья — это была гвардейская рота, приносившая двадцать четыре тысячи франков в год. Как только я узнал его как человека солидного, то решил оказать ему добрую услугу: слыша, как часто он повторяет, что никогда не охладеет к будущей жене, хотя и встретил ее в столь подозрительном заведении, и размышляя, как бы укрепить его в этой мысли, я вспомнил о той мази, на которую, как уже рассказывал, наткнулся некогда у фрейлины Королевы. Я приложил немало трудов, чтобы разыскать подобную; к сожалению, судьба, подсунувшая мне это снадобье, когда я вовсе в нем не нуждался, не пришла на выручку, когда оно и вправду стало необходимо. Но — хвала небесам! — мадемуазель де *** оказалась слишком опытной, чтобы пренебрегать такими вещами; и даже не будучи посвящена в тот старинный рецепт, знала другой, к которому и прибегла; благодаря яичной скорлупе она столь искусно предотвратила всякие нежелательные настроения, что после женитьбы муж нарочно явился к нам и с признательностью подтвердил все, что прежде говорил о своей жене. Мы поздравили его с хорошим началом — он был так очарован ею, что стремился угождать ей во всем, и поэтому нам пришлось признать: если и есть на свете хорошие мужья, то их, бесспорно, надо искать среди швейцарцев.
Весь край, где история этой девушки наделала слишком много шума, чтобы оставить кого-нибудь в неведении, был удивлен этим браком. Всяк, якобы для поздравлений, приходил взглянуть на мужа — и сразу понимал, что обманулся: тот вовсе не походил на человека, которого ожидали увидеть. Новобрачная же отвечала не слишком сведущим: пусть не удивляются, что ее муж выглядит столь радостным, ведь его соотечественники простаки, и для швейцарца он даже чересчур счастлив. Многие девицы, желавшие, быть может, встретить такого же честного добряка, как он, завидовали ей, и больше всего — когда увидели роскошную карету новобрачных и богатый выезд. Та девушка, на которой собирался жениться я сам, не приехала на свадьбу, хотя была дома с подругами, и я слышал, как супруги де *** меж собою удивлялись этому. Мне же, впрочем, не приходилось сомневаться в причине: стоило ей услышать, что я не только до сих пор не покинул дома своих родственников, но и приглашен на свадьбу, как она наотрез отказалась явиться, пока некая знатная дама из ее краев, схитрив и не сообщив, куда они поедут, все-таки не привезла ее. Так моя ничего не подозревавшая бывшая невеста неожиданно оказалась под нашим кровом; вскоре, поняв, где находится, она стала пенять своей спутнице, недовольная ее лукавством, но, поскольку отступать было поздно, последовала за нею, приняв ее небрежные отговорки. Никогда дотоле я не был так взволнован, как в тот раз, когда вновь увидел ее, — и, зная ее характер, догадался, что она здесь не по своей воле. Да и мои сердечные раны еще кровоточили, поэтому я так и не осмелился взглянуть на ту, кого так любил, — наверное, больше всех на свете. Я тысячу раз проклял свою робость и пожалел, что не родился простаком-швейцарцем, и снова готов был на любые безумства: малейший повод — и я не устоял бы. Но тут некто довольно бесцеремонно завел с ней разговор — она подняла на него глаза, полные печали, и, не ответив ни слова, вышла в сад. Никто больше не смел заговорить с нею, а на следующий день она уехала, — так и она и я были избавлены от объяснений.
