Неловко вспоминать, ибо не хочу быть нескромным, — ему бы лучше пристало самому рассказать об этом, — но я, хоть и не имел возможности жертвовать столь крупные суммы, предложил ему не возвращать те две тысячи экю. Если бы все последовали моему примеру, он, быть может, не гнил бы в тюрьме, как гниет сегодня. Возможно, Господь наказал его за гордыню: ведь они с женой имели всё, что только пожелают. Они не ходили в театр, а вызывали актеров к себе. Их стол никогда не был скромен — ломился от всяких яств, и они думали, что так будет всегда. Муж имел должность, которая даже во время войны приносила в год не меньше миллиона, то есть около ста тысяч экю, — столь же выгодных должностей во всей стране нашлось бы не больше трех. И вот пример того, сколь изменчива наша судьба: как бы высоко мы ни поднялись, нужно совсем немного, чтобы низвергнуть нас на самое дно.

Вскоре после того, о чем я только что рассказал, мой племянник вернулся в Париж и, когда вышел после обеда от одного из своих друзей, был тяжело ранен четырьмя негодяями: они нанесли ему несколько ударов шпагой и сбежали, думая, что он мертв. Тогда горожан обязывали, буде подобное случится или если даже кто-нибудь вынет шпагу, чтобы напасть на другого, тотчас обезоруживать и задерживать таких людей. Но это постановление никто не исполнял. Кроме того, что парижане трусоваты, мне кажется, не дело торговца бросать свою лавку и идти помогать прево^{367}. Итак, убийцам удалось скрыться неузнанными, и я не нашел их, как ни разыскивал… Раны племянника оказались глубокими, но все же, вопреки моим страхам, не такими серьезными, и он выздоровел гораздо быстрее, чем я ожидал, — это весьма обрадовало меня. Однако теперь можно было не сомневаться, что он нажил себе не просто врагов, но врагов опасных — тайных, и мы со всем тщанием начали думать, кто бы это мог быть.

Я расспросил его, кто мог желать ему зла и решиться на убийство, и он сказал: единственный подозреваемый — некий откупщик по имени Ла Блетри. Он встретил его на зимних квартирах своего полка близ Луары и познакомился с его женой; она держалась с ним приветливо, и племянник мой не преминул завести с ней дружбу. Муж, кажется, был этому рад больше всех и, далекий от всяких подозрений, сам просил приходить к ним запросто. Однако вскоре он стал относиться ко всему иначе, может быть, и по вине племянника: в конце января, уезжая в Париж, этот человек оставил жене деньги, велев отдать их некоему лицу, вместе с которым держал откуп. К несчастью, племянник мой как раз тогда же потерял свои деньги, и она, позабыв о мужнином наказе, отдала ему две тысячи экю. Это вызвало большой скандал: откупщики, не получив необходимой суммы, потребовали от Ла Блетри объяснений, — тот написал жене, а не дождавшись ответа, приехал и убедился сам, что радоваться нечему: сначала она соврала, будто деньги украли, но когда он на нее насел, то догадался, что вместе с деньгами лишился кое-чего еще.

Услышав от племянника эту исповедь, я уже больше не жалел его, как раньше, и заявил ему: он получил по заслугам и, пожалуй, не ошибся: к человеку, соблазнившему жену ближнего, да еще позарившемуся на чужие деньги, и впрямь могли подослать убийцу. Тем не менее это не отвратило меня от продолжения розысков; желая убедиться, действительно ли удар последовал с той стороны, откуда он думал, я отправил одного слугу в деревню, из которой был и племянник, к тому самому Ла Блетри, дабы потребовать объяснений, ежели тот пожелает их дать. Но слуга удовлетворился лишь пустыми расспросами обо всяких мелочах, а главного так и не коснулся. Другой бы на моем месте пал духом — ведь я бесполезно потратил время и израсходовал столько денег, что и вообразить трудно. Надобно знать, что в Париже, если уж разносится новость, что вы попали в историю и ищете возможность отомстить, тотчас же сыщется великое множество прохвостов, готовых посвятить вас во все секреты, какие вы только хотите узнать, — и только покажите, что терпеливо слушаете их: уж тогда они быстро запустят руку в ваш кошелек.

Такие прохвосты водили меня за нос два или три месяца — пока наконец тот из них, коего я считал оборотистее прочих, не явился сказать, что знает, где находится один из убийц. Подумав, что он стремится вытянуть еще денег, я сказал: пусть убирается, если не хочет получить тумаков. Но тот отвечал: мне стоит лишь заплатить ему десять пистолей, и я получу его в лучшем виде — он даже ничего не возьмет, пока не покажет этого человека, — пусть мой племянник сам посмотрит и если удостоверится, что ошибки нет, значит, убийцу можно хватать. Я счел это предложение дельным, не стал отказываться и согласился заплатить ему даже больше, нежели он просил. И вот они с моим племянником отправились на улицу Мортеллери^{368} к четвертому дому, напротив которого, на другой стороне ручья, и жил тот самый человек. Велев племяннику караулить под окном, проводник сказал, что и сам вскоре присоединится к засаде, так что тот не успеет соскучиться. В самом деле, не прошло и нескольких минут, как тот, о котором шла речь, показался с продажной женщиной, и племянник, внимательно присмотревшись, убедился, что это и впрямь один из нападавших на него — и тотчас послал передать мне, чтобы я сходил за полицией. Позвав полицейских, я примчался словно на крыльях. Оставив троих или четверых сторожить вход, я с остальными поднялся наверх — племянник, пылая местью, бежал впереди всех. Мы ворвались в комнату, куда вошел убийца, но не смогли его схватить: увидев нас из окна, он спрятался в задней комнате. Женщина, которую мы застали врасплох, указала нам его убежище; а так как он заперся, нам пришлось сломать засов. Он приготовился было защищаться и даже выстрелил из пистолета, впрочем, ни в кого не попав, но тут мы разом накинулись на него, скрутили и отвезли в Шатле. Племянник предъявил обвинение, и у нас было достаточно свидетелей, чтобы доказать покушение — ведь оно было совершено средь бела дня и на одной из самых людных парижских улиц. Однако, когда настал час суда, лишь один свидетель уверенно опознал негодяя: все прочие ответили, что якобы прошло слишком много времени и им трудно вспомнить точно. Этого было явно недостаточно, и я думал, что нашему свидетелю зададут еще какие-нибудь вопросы и возлагал на него особые надежды — ведь этот бедняга ушел с военной службы только два года назад. Но обвиняемый имел важных друзей и покровителей. Из числа таковых был и господин Жену, пользовавшийся в Парламенте достаточным влиянием, и единственное, чего мы смогли добиться, — что преступника заключили в тюрьму на три месяца в ожидании более веских доказательств вины. Мы изо всех сил стремились их раздобыть, ибо без них по прошествии названного срока его бы отпустили. Но, к сожалению, сделать больше, чем уже было сделано, нам не удалось: три месяца прошло, а мы так и не сумели ничем подкрепить обвинение и, потратив много денег, лишились возможности продолжать процесс в суде.

Эту неудачу я приписал стараниям господина Жену и думаю, что не ошибся. Не составляло труда догадаться, почему он не встал на нашу сторону. Когда-то точно так же и я обошелся с ним в одном деле, которое он или, по крайней мере, его зять Ведо де Гранмон затеял против некой дамы^{369} — дочери моего старого приятеля. Но разница между нами заключалась в том, что он спас преступника, достойного колесования, а я поступил как подобает любому порядочному человеку. Призываю в судьи всех, кто помнит эту историю, а чтобы читатель не думал, будто я приписываю себе что-то, чего, по справедливости, не было, хочу ее здесь рассказать.

Как-то в погожий денек я вознамерился покинуть Париж, дабы подышать сельским воздухом, и отправился навестить моего родственника — одного дворянина по имени Мере^{370}. Не так давно я помог ему отстоять свои права перед известным ростовщиком Доманшеном^{371}: этот мошенник и так украл у него по меньшей мере пятьдесят тысяч экю, а поскольку сей господин сильно поиздержался — впрочем, преимущественно из-за того, что содержал охотничьи выезды господина де Вандома, — то впал бы в совершенную нищету, если бы выплатил все требуемое Доманшеном. Он обратился ко мне, и я, согласившись представлять его интересы, приложил все старания, чтобы освободить его от любых платежей, кроме причитавшихся по закону, — а эти последние никак не могли составлять столь крупной суммы. Полагая, что обязан мне за труды, он долго упрашивал меня погостить у него, и, поскольку хорошая погода, о которой я уже упомянул, располагала к отдыху, однажды утром я сел в седло, а к вечеру уже прибыл в дом Мере. Он принял меня весьма радушно и все уговаривал погостить подольше, однако деревенская жизнь прельщала меня недолго, и вскоре я простился с ним, решив нанести еще один визит — старому знакомому, господину Эрве, советнику Большой палаты, жившему совсем неподалеку. Мне передали, что тот у господина Салле, женатого на его дочери, но когда я приехал в особняк зятя, то не застал там ни того, ни другого — меня встретила лишь мадам Салле. Неоднократно видевшийся с нею в отцовском доме, я спешился, чтобы засвидетельствовать почтение, — и беседовал с нею менее получаса, когда ей вдруг доложили, что слуги ее соседа господина Ведо де Гранмона рыбачат в ее пруду. Едва услышав это, она покраснела от негодования и повернулась ко мне.