Я покинул Фландрию, где меня уже начали искать, ибо тот, кто узнал меня, был конюшим графа де Шале: не будучи сообщником графа, он все же, чтобы не оказаться в тюрьме, предпочел на время покинуть Париж и укрыться в Брюсселе. Прекрасно со мною знакомый и удивленный моей личиной капуцина, он пошел было за мной, чтобы расспросить, как такое произошло, ибо у меня не было никакой склонности к монашеству. Но, увидев, как я убегаю, решил, что у меня, несомненно, есть на то причины, и рассказал обо всем маркизу де Лэку, поскольку знал, что я служу господину кардиналу. Маркиз де Лэк убеждал его, что он обознался, но тот, знавший правду, утверждал, что я именно таков, как он говорит; тогда маркиз тотчас отправился к капуцинам, где рассчитывал меня найти. Получив ответ, что я еще не приходил, он попросил настоятеля сообщить ему, когда я вернусь в монастырь. Но поскольку речь тут могла идти все-таки о государственных интересах, он отправился к эрцгерцогу, взяв с собою конюшего графа де Шале, — и удивил эрцгерцога так же, как удивился сам. Эрцгерцог приказал капитану своих гвардейцев снова справиться у настоятеля, а на всякий случай — вдобавок запереть городские ворота, чтобы преградить мне путь, если я еще не сбежал. Однако я неплохо замаскировался, чтобы обмануть тех, кого мне надлежало опасаться, и им доложили, что я, судя по всему, все еще в городе. Эти хлопоты и проволочки спасли меня: до искавших меня дошло, что мне удалось скрыться, только когда я так и не вернулся с наступлением ночи; пока же, думая, что я не покидал городских пределов, они выпустили постановление, обязывавшее под угрозой кары выдать меня; но, так как никто из горожан не откликнулся, за мной снарядили погоню. Впрочем, было уже поздно.

Господин кардинал очень удивился, что я вернулся без его разрешения; полагая, видимо, что причиной тому лишь моя скука, он выбранил меня так гневно, как никогда прежде; но, узнав, что произошло, сменил гнев на милость и сказал, что я все правильно сделал. Через несколько дней он-то и передал мне то, о чем я только что рассказал: что творилось после моего исчезновения и как злился эрцгерцог, что меня так и не нашли. Еще кардинал добавил, что сопровождавший меня человек брошен в тюрьму и, скорее всего, уже никогда не выберется оттуда: его подвергли обычной и необычной пытке. При дворе я отметил некоторые изменения. Господин маркиз д’Юмьер, отец того д’Юмьера, который сейчас является губернатором Французской Фландрии и маршалом Франции, был лишен должности камергера^{64} и ежедневно приходил к господину кардиналу с просьбами ее вернуть. Но господин кардинал отвечал, что так пожелал Король и обращаться следует к нему. В немилость д’Юмьер впал из-за пустяка; уж во всяком случае у него оставалось то утешение, что она не была следствием его собственного промаха. Маркиз был ярко-рыжим и знал, как не любит рыжих Король; а поскольку парики в те времена носили еще очень редко, то он причесывался стальной гребенкой, придававшей его волосам другой оттенок. Король ничего об этом не знал, но однажды, когда они вместе были на охоте, вдруг пошел сильный дождь; мнимый цвет сошел и обнажился настоящий. Этого оказалось достаточно, чтобы маркиз потерял свою должность, невзирая ни на какое заступничество друзей: Король не хотел менять свое решение.

Как упоминалось выше, я объяснил господину кардиналу причины, вынудившие меня вернуться, и удостоился некоторых похвал. Однако то ли ему удобнее было никогда не отпускать меня от себя, то ли не хотелось меня повышать, — но он лишь изредка награждал меня, не давая никакой должности. После возвращения я получил две тысячи луидоров^{65}, но не в моем характере было экономить. Даже получай я сто тысяч экю в год, тратил бы я столько, что и их бы не хватало. Я понимал, что поступаю плохо, но ничего не мог с собой поделать. Желая подыскать себе занятие посерьезнее, я попросил вакантную должность капитана одной гвардейской роты, но господин кардинал ответил, что я сам не понимаю, чего прошу; у него-де еще есть для меня дела и на моем месте мечтал бы оказаться любой капитан гвардии. По его словам выходило, что я еще и благодарить должен его за то, что он мне отказал, точно это была милость, — хотя я-то отнюдь так не считал. Впрочем, он дал мне еще одно аббатство, приносящее шесть тысяч ливров ренты, и я определил туда одного из своих братьев, — а то моя мачеха уже повадилась распускать слухи, что я ничего не могу добиться от господина кардинала, который меня бросил, так что мне даже пришлось два года отсидеть в тюрьме за долги, — она подразумевала все то время, когда я находился в Брюсселе.

Хотя разговоры такого рода уже доходили до меня отовсюду, я решил не уклоняться от своих обязательств. На месте мачехи многие благодарили бы меня, но она, узнав, что для вступления в права владения аббатством нужно заплатить некую сумму, ополчилась на меня сильнее, чем когда бы то ни было, обвиняя меня в том, что я не только не делаю никакой разницы между моим братом и нашим кюре, получившим аббатство даром, но и предпочел последнего, вознаградив его более, нежели он заслужил. Посоветовавшись об этом с какими-то крючкотворами из Орлеана, она решила, что соглашаться на аббатство — это симония^{66}, и объявила всем, что не желает взваливать на себя такие хлопоты.

Это не помешало мне помочь ее старшему сыну так, как я и задумывал: узнав, что из-за нее он попусту прозябает в деревне, я устроил его в академию^{67}, оплатил содержание, а затем представил господину кардиналу, спросив, куда его можно определить. Мне хотелось, чтобы он поступил в мушкетеры, но, зная, что кардинал не очень жалует командовавшего ими Тревиля, я решил не настаивать — и совершенно правильно поступил, ибо Его Преосвященство сказал, чтобы я не зарывался, а лучше дать моему брату мушкет в каком-нибудь из полков. Я все понял, пристроил брата во Французскую гвардию, а через полгода господин кардинал дал мне для него чин знаменосца^{68} в этом самом полку, обмолвившись при этом, что теперь я должен видеть разницу между теми, кто рядом с ним, и теми, кто ему безразличен; и если последним вольно служить где угодно, то от первых он требует не стремиться ни к чему иному, кроме как быть у него на службе.

После этого моя мачеха на время перестала стенать да жаловаться — или уж, по крайней мере, возмущалась не так открыто, опасаясь, что в нее в ответ бросят камень. Но в первую же фландрскую кампанию^{69}, во время осады одного города, мой брат был убит — и она опять начала хулить меня. Твердя, будто уж ей-то известно, что я за человек, она винила меня в гибели сына, говоря, что я лишь ради собственной выгоды добился для него военной карьеры и с той же целью вызвал в Париж и определил в академию двух других своих братьев; третьему же если и дал аббатство, то лишь для того, чтобы он не женился. Все советовали мне не обращать внимания на эту, с позволения сказать, сумасшедшую, но я, думая больше о себе, нежели об оправданиях перед нею, все же попросил господина кардинала уступить мне офицерский чин погибшего брата, чтобы я мог передать его старшему из тех моих братьев, кто учился в академии. Однако мне самому пришлось обеспечить его всем необходимым, когда он поступил в армию, то есть, можно сказать, я был обременен детьми, которых не имел удовольствия произвести на свет.

Все это сильно истощало мои средства, а свойственная мне расточительность часто заставляла господина кардинала повторять, что я все равно что дырявая корзина. И тем не менее он нес все эти расходы.

— Да, мне постоянно не хватает денег, монсеньор, — отвечал я, — но проявите жалость к бедному отцу шестерых детей.