— Разговор окончен, Цицерон. Ты прав, нашим новичкам еще учиться и учиться, но им нужна практика. К тому же, если с тобой что-то случится, кто станет новым Хранителем? Я? Или Бабетта? Нет, мое последнее слово! И хватит об этом. Если уж так тебе не терпится пролить кровь во славу Ситиса, поговори со Слышащей когда она вернется. Она-то тебе живо мозги вправит, — а то они у тебя все извилины прямее тетивы. Редгард почти скучал по сумасбродствам скомороха, но не будут же они всем Убежищем лупить его по голове в надежде, что многострадальная крыша имперца вновь улетит к Саммерсетскому архипелагу. Несколько винных капель запутались в его усах и бороде, кашлянув, он открыл бухгалтерскую книгу, намереваясь подсчитать прибыль за последнюю неделю. Назир хотел пристроить к убежищу еще и кузницу, чтобы не приходилось каждый раз бегать в город за кинжалами. Кузнеца можно найти через Гильдию воров. Мужчина принялся шумно листать страницы, поежившись под пронизывающим взглядом Цицерона, но, слава богам, он не стал задерживаться. Каждым своим шагом выражая свое недовольство, Хранитель направился вверх по лестнице. Редгард очень надеялся, что сейчас он слезно начнет жаловаться Матушке на «плохого–преплохого» Назира.

***

Дверцы саркофага отворились с глухим протяжным скрипом, тяжелый запах пыли и цветочных масел ударил в лицо Цицерону. Мужчина отступил на шаг, придирчиво оглядывая мощи Благочестивой Матроны, едва ли не с нежностью поправил темный локон, упавший на лоб, обтянутый тонкой иссушенной кожей. Не нравилось ему, что гроб стоит на самом видном месте, Матери требовались отдельные покои, но сейчас роптать бессмысленно. Темное Братство едва не погибло, понадобится время, что бы семья окрепла и набралась силы. Цицерон не желал оставаться в стороне, пока юнцы с неуемной жаждой приключений и бьющими через край амбициями захватывают самые лучшие контракты. Их немного, основную часть сама Матушка передает Слышащей… которой сейчас нет. Имперец недовольно поморщился, стягивая перчатки и доставая глиняный горшочек с тягучими цветочными маслами. Кожа на плече Матери потрескалась и облупилась, по краям раны запеклась кровь. Намочив мягкую тряпицу теплой водой, Цицерон бережно промокнул ею израненную кожу мумии. Те нечестивцы, что посмели осквернить домовину Матери Ночи, умерли две ночи назад от горячки. Никто, даже Бабетта, не видел, что это Хранитель подлил настойки корня жарницы им в похлебку. Немного, совсем чуть–чуть, что бы прибавить яствам остроты, но им и этого оказалось достаточно. Слишком слабые, раздраженно поморщился мужчина, такие недостойны служить Ситису.

Цицерон лишь однажды видел тело Матушки в Чейдинхолле. Сухие белые кости, облаченные в тунику из серебристо-черного шелка, череп увенчан золотым венцом, усыпанным лунным камнем. Какими бы они были детьми, если бы не наряжали Мать подобающе ее положению? Тогда были кости, а сейчас — мумия, на костях еще хранятся плоть и кости, а волосы по-прежнему мягкие, словно у юной девушки. Вытерев руки, Цицерон взял гребень и с величайшей осторожностью провел по темным локонам Матушки. Тело другое… но важно ли это? Хранитель не сомневался, что перед ним — Мать Ночи. Мать никогда не бросит своих детей, как и дети — ее. Пусть сейчас в каменном саркофаге останки бывшей Слышащей Ализанны Дюпре, только душа, поселившаяся в них, имеет значение.

Ализанна… почтенная, преисполненная достоинства женщина, пусть и немолодая, но черты ее лица хранили отблески былой красоты. Цицерон видел ее только раз, когда она прибыла в чейдинхольское убежище, и был поражен. Одно дело поклоняться Ситису и Матери Ночи, но совершенно другое, когда воочию видишь ту, которой оказана честь слышать голос их Матери. Имперец коснулся тонких пальцев мумии. У Ализанны были очень красивые руки, тонкие, изящные, холеные, однако она не любила украшений. Весь ее облик, пронизанный гордостью, но не высокомерием, навсегда отпечатался в памяти Хранителя. Как печально, что ее судьба оборвалась так грубо, так… ужасно. Но сейчас она в палатах Ситиса, прислуживает Отцу их, пока Мать здесь. Цицерон прикрыл глаза, пытаясь возродить в мыслях Ализанну Дюпре, но вместо нее пред ним предстала другая женщина. Светлые глаза и волосы, кожа белая словно молоко. Деметра, их новая слышащая. Молодая, не без тщеславия. Но то не беда, со временем она научится более относиться ответственно к своему долгу. В груди кольнуло, и мужчина слегка ослабил воротник. И Назир, и Бабетта отзывались о новой Слышащей с большим уважением, а посвященные — с восхищением и благоговейным ужасом. Цицерон усмехнулся, садясь у ног Матери Ночи. Хотел было поточить кинжал, но не посмел обнажать сталь в присутствии Матроны.

***

Тинтур заявила, что дальше их пути расходятся, когда они остановились передохнуть у лесопилки, которую гордо именовали на карте как Деревня Лесная. Деревней небольшой хуторок семейной четы можно было назвать с очень большой натяжкой, однако хозяйка встретила их радушно. Приметив богатые одежды путников и лошадей, северянка поднесла им скромное угощение — хлеб, сыр, яблоки и родниковую воду. К своему фрукту босмерка даже не притронулась, подкинула несколько раз в воздух и окликнула сына хозяйки, Гралнаха. Мальчик рубил дрова и не сразу услышал голоса эльфийки.

— Чего вам, сударыня? — выдохнул он, вытирая вспотевший лоб. Белое Крыло жестом велела ему подойти. Паренек воровато огляделся по сторонам, боялся, что мать за уши оттаскает, что к путникам пристает, но уж больно было любопытно. Кто к ним заходит, наемники и стражники из Рифтена забредают, а тут гляди только, маги такие важные, в шелках да золоте, еще эльфийка. И малявка аргонианская, разве каждый день такое увидишь? Гралнах уселся прямо на землю, вопросительно глядя на Тинтур. Она протянула ему свое яблоко и пирожное с кремом. Мальчик почувствовал, что у него краснеют уши.

— Спасибо, сударыня, но… мне не надо. Я не хочу. Сыт я. Вон, лучше маленькой своей скормите. То есть… ой… — живут они с матерью впроголодь, но побираться он не собирался, хотя рот наполнился слюной от одного только вида лакомства. Гралнах сглотнул, вызвав улыбку на губах эльфки.

— Солнце в зените, уж обедать пора, — хозяйский сынок настороженно наблюдал, как Белое Крыло достает из сумки еще два яблочных пирога и заворачивает их в платок вместе с пирожными и яблоком. — Денег у меня с собой нет, платить чародеям придется. Но и я нахлебницей быть не привыкла.

— Тогда спасибо, миледи. То есть, сударыня, — мальчик сочно захрустел яблоком. Сок брызнул ему на подбородок, и он вытер рот рукавом, украсив свое смуглое лицо грязно-серыми потеками. — А почему вы с колдунами в дом обедать не пошли? Мама сейчас там хлопочет возле них. А, правда, они за обед заплатят? А то ходят тут некоторые из города, пожрут и даже спасибо не скажут, а мы потом голодай… вы на ярмарку едете, сударыня?

— Нет, я держу путь в Данстар, — тонкая костяная трубка, покрытая причудливой резьбой, буквально заворожила паренька, но вот зеленоватый дымок с острым горьким запахом заставил Гралнаха закашляться.

— Не близко… я бы хотел съездить на ярмарку, но мама говорит, что у нас работы много, потому в этом году не поедем. А в следующем, может, вообще переедем в Рифтен, — мальчик очень скучал на Лесной. Друзей нет, Гросте постоянно некогда, или лесопилка, или мысли о сбежавшем муже занимают ее время, а стражникам не досуг болтать с детьми. Но пареньку нравился один рифтенский солдат, норд уже в возрасте, но дает ему подержать щит, даже меч учил держать, а на День Цветов подарил Гросте букет горноцвета. Гралнах печально вздохнул. Он уже месяц не видел Ламмерта Седого, не случилось ли чего?

— Нет ли слухов каких из Рифтена? — мальчик вздрогнул при звуках спокойного голоса босмерки с едва заметным тягучим акцентом. Парнишка резко вскинул голову, встречаясь взглядом с раскосыми глазами цвета осенней листвы, густо покраснел. Говорят, что эльфы плохие, а эта вон, сладостями угощает.

— Как же нет, сударыня!? Там такое случилось, весь Скайрим гудит! Мавен Черный Вереск убили! Прямо в ее особняке порешили, представляете? Ее и старшего сына, девицу Черный Вереск пощадили.