Внук смог растопить сердце бабули после ее "остуды" к нему. Потому что знал слабые струнки ее женской души. Володю она обожала, все, что ей хотелось - это простить. Все женщины любят тайну и красивых мужчин. Он не сомневался: она будет ждать его у окна. Поэтому подъезжал непременно на такси. У фарцовщиков приобрел черные очки. Их завозили в "комки" из Тайваня. Но он выбрал самые лучшие, с рук. И темно-синий отутюженный костюм. В руках - непременная охапка гвоздик. Увы, иные цветы из Азербайджана не везли. В таком виде он был похож на настоящего разведчика. Она так любила этот невинный антураж! Володя рассказывал о службе в самых романтических тонах. Если б она знала, какими будничными, бумажными, "скушными", выражаясь ее языком, делами он там занимается! Как "дрючат" его начальники! Разумеется, тогда он был просто лейтенантом. Когда он входил с охапкой цветов, она неизменно спрашивала: "Какой сегодня пароль?". И он без запинки отвечал. Она заливисто смеялась, как девчонка. И спрашивала, а не страшно ему выдавать государственную тайну? Он целовал ее в дряблую, чуть подрумяненную щеку и говорил, что с ней - хоть в огонь, хоть в воду. Потом они долго болтали в кухне, наевшись хрустящими, ажурными блинами.

Он знал, в следующий раз бабуля так же будет ждать его у окна. Но не догадывался, что в эти мгновения сердце ее сладко замирает от трепета, потому что он так напоминает ее отца! Та же легкость шага и воздушность движения. Открывается дверца такси... открывается дверка коляски...

- Самойлов! - властно обратился полковник Семенов к юному лейтенанту. - Остаешься за старшего. Отсюда - ни шагу. Приказ знаете. Подведете меня - пожалеете.

У него возник план. В ту самую секунду, когда он смотрел в народ за окном и внезапно отчетливо увидел свою бабулю. Его обдало холодом. Она держала под руку какого-то странноватого вида мужичка. Его все окружили, смотрели на него, обращались к нему...

Полковник бросился к охраняющим периметр. Взял двух бойцов, объяснил, что надо делать. Действовать надо было очень быстро.

Толпа похожа на гигантский нарыв. Еще немного - и беда. Ребята войдут скальпелем, а он... он - будет анестезией. Полковник Владимир Семенов чувствовал, что задача практически невыполнима. Но другого выхода нет. Он не смог убедить свою мать и бабулю в абсурдности того, что происходит. Как же он сейчас найдет аргументы для тысячи таких, как они?! Где те слова, которые станут волшебной палочкой-выручалочкой? Или нужно что-то совсем иное?! В этот миг он не думал о риске. Потому что там была его бабуля. И как она покинула своих бесчисленных кукол, чтобы идти тут, с маршем протеста? В голове крутилось навязчивое, сталинское: "Дорогие братья и сестры!". Нет, не то, не то... Это сейчас там ограждение, шлагбаумы и аж два охранника в бронированных будках. А тогда ничего не было. Номинально - стояла тумба около метра высотой, просто обозначающая проезд.

Одним прыжком барса полковник вскочил на нее. Сейчас толпа докатится до него и смоет с тумбы неодолимой силой цунами.

Выстрелил в воздух. После этого могло быть все, что угодно. Но толпа просто замерла и уставилась на него. Бросил пистолет себе под ноги. Он звякнул об асфальт. Крикнул:

- Я тут служу!

И махнул рукой в сторону окон с односторонней видимостью. Он знал, что все они сейчас ощетинились дулами автоматов. Стволы, стволы в ряд. Но никто здесь этого не видит и не знает.

Что он потом говорил, он не помнил. Но чувствовал то же, что и в бою. Острый ком в животе, ни грамма страха, сумасшедшую силу. Он не знал, что говорил, но инстинкт из неоткуда добывал слова. Люди слушали жадно. И, как в бою, он знал: он может лишь победить. Или умереть. Только здесь противник тысячеголов.

- Разойдитесь! Всю правду знать нельзя.

Он видел пытливые глаза. И вдруг толпа отхлынула. Он стоял, пистолет валялся внизу. Остались лишь одни глаза - восхищенные - его бабули. Он понял, что вся ее "остуда" смыта горячим обожанием.

Она помнила свое детство, такое счастливое, светлое, будто сверкающее рождественскими огнями. Она, как принцесса, во всем белом и кружевном. Отец - строгий и важный в своем кабинете, заваленном бумагами и полным книг. Он два раза терял все нажитое. Второй - уже в двадцать седьмом году. Фининспектор с портфельчиком прикрыл его бизнес. Вот тогда сердце и не выдержало. Может, к лучшему. Что было бы с ним потом? С матерью ее разлучили. Просто приехала черная машина однажды ночью. "Воронок". Почему забрали не ее?! Больше она мать не видела никогда. И вот теперь внук служит тем, кто увез ее мать... Нет, она не обвиняет, сейчас другие времена, но все ж...

Она его обожает. Он сильный и смелый. Такой, каким был ее отец.

Когда внук был у нее в последний раз перед этими событиями, они рассматривали альбом со старинными фотографиями.

"Кто это?" - спросил он, указав на женщину рядом с юной бабушкой. И посмотрел на нее. На взгляд она не ответила, что-то дрогнуло в ее профиле. Неявно, будто волной, увлажнило глаза.

"Эта женщина очень помогла мне, когда забрали маму. Я уже работала, но одиночество было страшное. И я была... как тебе объяснить? Как прокаженная, что ли. Понимаешь?". Он не понимал. "А эта женщина... У нее странная, исключительно редкая польско-немецкая фамилия - Пассендорфер. Она мне руку протянула, я жила у них в доме почти два месяца".

Перевернула страницу альбома. Бережно, будто навсегда укрывая свою боль.

Посмотрела на него. "Хочешь, расскажу?".

Он кивнул.

"Она умерла лет пятнадцать назад, та женщина. Ее Варей звали. За те два месяца, что жила у них в тридцатом году, все узнала об их семье, так уж вышло. Дело было в Ленинграде. Уже потом мы переехали в Москву, и я, и она. Тогда у нее был муж, Александр, я отлично его помню. Он был службистом в особом государственном политическом управлении, в ОГПУ. Он очень этим гордился. Разве он мог знать, что через семь лет его поставят к стенке? По происхождению он был немецкий поляк, у него был старший брат, полная противоположность ему в политических взглядах, Владислав. Этот последний всю свою жизнь положил на борьбу с большевиками. Говорят, в Польше он знаменитость. На этом они и разошлись с Александром, который обосновался в России. Жестко разошлись. Вот что такое гражданское противостояние, внучек... Когда брат брату - ненавистный враг.

Как-то Александр пришел домой крепко выпивши, Вари дома не было. Я была молода и сначала даже струхнула".

Бабушка улыбнулась. Каким-то невероятием казалось, чтобы она "струхнула".

"Так вот. А он просто сел и начал мне рассказывать про свою службу... Разоткровенничался. Почему - не знаю. Может, потому, что я родилась в Прибалтике, близко к Польше. Но родину не помню, слишком была мала. Да и в паспорте у меня это не написано, сам понимаешь. Тогда с документами такая неразбериха была.

Александр сначала начал перебирать злым и острым языком всех сослуживцев. Этот - такой-сякой, а этот - эдакий. Рассказывал, как над одним стукачом издевались. Он начальникам на ухо обо всех рассказывал. Пьяный, Александр назидательно качал пальцем: "Дятлы - долго не живут". Фамилия у него смешная, подстать этому субчику: Супостатов. Он еще так противно выговаривал ее, будто сюсюкал: Сюпостятав. Тьфу, противно. Сю, да сю. Что они только не делали: и ботинки ему склеивали, и шкафчик наглухо закрывали, и соплей ему в шарф всем отделом насмаркивали. То же самое проделывали с презервативом. И совали ему в карман... Кончилось тем, что на его столе он, Александр, станцевал в сапогах гопака. Все бумаги испортил. Только ни-ни, никому не говори... А потом начал вспоминать, как зимой пять лет назад, в середине двадцатых, они осматривали труп убитого, замученного человека, в гостинице. Всех вызвали ночью. Почему была такая спешка - он не понял. После только узнал, что убитый был известным писателем. Была жуткая слякоть. Середина зимы, под новый год - а весь снег, талый, гадкий, превратился в сплошную кашу под ногами. Шел и вяз в ней. Проклинал все на свете. Как нарочно, в эти дни в Ленинграде совершенно темно почти целый день. Жидкое зимнее солнце не успевает подняться над горизонтом, так что поздний рассвет сразу переходит в ранний закат. Но он точно помнил, что вызвали именно ночью, из постели выдернули. Громада собора высилась слева черной необъятной глыбой. Предъявил пропуск на входе в гостиницу. Там были все "свои". Широкая лестница на второй этаж. Вздрогнул: в полутьме маячило чучело медведя на задних лапах. В гостинице всегда странное, тошное чувство казенного. Даже в шикарной. Там было неуютно... Особенно после теплой постели. В номере убитого было очень холодно. Возможно, открывали балконную дверь. Внутри был разгром: сдвинута конторка, валялся стул, канделябр, разобранные чемоданы. Такое впечатление, что все перерыто. Пол заплеван, в окурках и крови. Он только мельком глянул на убитого, тот весь был в ссадинах и синяках, лежал на боку, светлые волосы рассыпались в пыли. Видимо, это свежак был, час-два, не больше. Народу в номере было много... Тут Александр остановился. Может, протрезвел. Что он там дальше в номере делал - я так и не узнала никогда... Хлопнул рукой по столу: "Ладно. Хватит страшных сказок на ночь. Дай пожрать".