Служивые ребята общительны, много баек знают. Передаются они из уст в уста по многу лет. Особенно интересно идти всеми этими подземными коридорами после того, как наслушаешься "страшилок" от служивых. Истории особенно популярны среди молодежи и новичков. Рассказывают про фантом старухи, маячащий в коридоре время от времени. А еще про то, как двое решили выпить. Для этого спустились на секретном лифте на пару этажей вглубь. Длинный, уходящий в бесконечность, коридор. Как стрела. Кроме дежурного освещения - ничего. Каменный мешок. Могильный холод от плит. Не докричишься. Потому что вокруг, за этими стенами - земля. Там и распили пузырь. А потом что-то увидели, причем оба. Точнее - кого-то. Ринулись к лифту - бежать. Он не работал. Протрезвели. После этого один из них поседел. Пить бросил. Но страдает клаустрофобией, боится спускаться теперь, хоть увольняйся. Еще говорят о большом подземном здании. Сам он там не был, там вообще все секретно. Но если кто музей "Бункер Сталина" посещал, могут понять... Много этажей вглубь земли. На каком-то уровне содрогается рядом метро. Все ниже, ниже... Там всякое дыхание прекращается. И, если задуматься, жутковато. Ведь за этими стенами - земля. Если нарушится вентиляция или освещение - катастрофа. Лифты - старые, советские, какие раньше в каждом доме были. Тут не ловит сотовая связь. Гнетущая, абсолютная тишь. Звуки глушатся, голос тонет. Паническое ощущение оторванности, чувство невозврата, желание бежать без оглядки. Это нервирует куда больше, чем подъем на Останкинскую башню. Если будешь тут заперт - это могила. Города будущего будут под землей? Какая ужасная фантазия. Неужели кто-то может воспринимать это место как нечто обыденное? Возможно, человек ко всему привыкает. Даже вспарывать в себе этот страх ежедневно. Неприятное тут чувство опасности, на грани безумия и безотчетности. Странно: чтобы выйти из этого "здания", надо подняться. Идешь быстро, задыхаешься, а остановиться не можешь. Где-то в сознании маячит: еще немного, скоро поверхность земли. И живой воздух, и свет. Не останавливаться. Воздуха мало. Лицо краснеет. А лестница - обычный подъезд хрущевки. Только без окон.
Что правда во всех этих байках? Что поседел - да, сами его видели. А так...
Пассендорфер размышлял обо всем этом. Душ тут сколько загублено... Вся Лубянка рядом. Те самые, первые здания, в которых располагалась ВЧК, а потом, в здании через дорогу, с отдельным флигелем, будто корабль застрявшим в старом дворе, - ГПУ. Вход в особняк красивый, с чугунными воротами, вазонами на столбах. Из подземелий не было слышно криков замученных. В прекрасном тенистом дворике с тополями заводили моторы грузовиков, чтобы заглушить выстрелы.
Когда-то в детстве мать всегда отвечала на его многочисленные вопросы об отце, что им стыдиться нечего, можно только гордиться. Но ничего не объясняла и не рассказывала. И он вырос в сознании чего-то тайного, запретного, чем он непременно должен гордиться. Обмолвилась мать только однажды, что семья их из Польши родом. Спустя много лет, накануне горбачевских реформ в стране, его мать умерла. Неожиданно. Много раз после он думал, что умерла - будто не захотела видеть всю эту свистопляску, что случилась потом. До приезда скорой она все пыталась что-то рассказать ему. Но язык ее не слушался, по щекам катились слезы. Она с невероятным трудом почти смогла выговорить их фамилию - Пассендорфер. Сын понял, что она хотела сказать что-то, что знала она одна, об их семье, об отце. Но не успела.
Чударь часто думал: а встретит ли он тут того полковника? Скорее всего, он давным-давно уволился в запас, если не умер. Интернет глухо молчал на его данные. Нет такого человека! Но каким-то внутренним чутьем Чударь знал, что шанс есть. Хотя... Что его месть? Плюнуть ему в рожу просто хотелось. За то, что продался власти, за то, что пес. Да ладно бы просто служил, а этот служил со рвением. Такие люди ему всегда были отвратительны.
И вот однажды вечером, когда он шел с работы, услышал вдруг оборвавшийся рядом звук сирены. Это означало, что какого-то министра или генерала доставили на место, сюда. Он поравнялся с машиной, на автомате запомнил номер. Буквы были обычные - "екх". Означают "Еду, как хочу". А в девяностых были "амо". Из машины вышел он, "его" полковник. Он постарел, несколько огрузнел. И был уже генералом. Его охраняли, как глаз. Чударь едва не присвистнул. В этот момент он понял, что вот она, та самая верхушка власти, один из серых кардиналов, которых никогда не видно, которых никто не знает. Но на которых держится все. И еще подумал, что в том противостоянии почти тридцать лет назад он проиграл... Все должно было быть наоборот. Он сейчас должен выходить из бронированной машины, а "полковник" - возвращаться с работы, починив везде проводку... Эта мысль вызвала у Пассендорфера ироническую ухмылку. Недаром же он долгие годы преподавал философию в одном из московских ВУЗов. Заставили уйти. Вот такой нефилософский исход. Теперь он электрик, по первому своему образованию. Все в жизни пригождается. Ему страшно хотелось развернуться, чтобы сейчас же узнать у ребят, где сидит этот генерал. Но он сдержал себя. Так нельзя. Успеется. К нему подойти не дадут и на десять метров. Ну, он починит ему проводку...
Однако, когда шанс попасть в кабинет генерала Семенова Владимира Ивановича выдался, Чударь был совершенно к этому не готов. В этот день он еще и выпил. Это было не в его привычках, но так уж получилось. Он грустил. И вдруг неожиданная удача!
Дежурные переполошилась: такого они никогда еще не видели. В камерах внутреннего наблюдения отразилось нечто невообразимое: какой-то чудак танцевал прямо на столе в кабинете генерала дикий танец. Более всего движения напоминали чечетку, но, так как музыки они не слышали, это шокировало еще больше. Ногами он скидывал со стола бумаги, часы, письменные приборы в зеленом камне, туда же полетел монитор... В спокойных буднях, наполненных полной защищенностью системы, слаженной строгой последовательностью паролей и отсутствием случайных людей, это казалось чем-то совершенно нереальным. Ребята всерьез растерялись. Лицо бородатого мужика было знакомым. Да тут и не может быть чужих людей. Вызвали оперативно-боевую группу. Уже через минуту в кабинет ворвались вооруженные автоматами качки и стащили пьяного и счастливого Чударя со стола.
Думал ли он, когда столько раз чистил свой ПМ с зарядом в восемь патронов, что когда-нибудь будет сжимать его с такой нервной дрожью внутри, как сейчас... Приказ был зачитан... В голове не умещался его страшный смысл. В затылке давило. Ему тридцать шесть. Неужели сейчас ему придется стрелять в этих безоружных людей, чьи ноги мелькают на площади, аккурат напротив окон? Чувствуя жар в висках и затылке, щуря покрасневшие глаза и стараясь казаться спокойным, смотрел на сослуживцев. А ведь ребятам без звания, как у него, раздали "Калаши". Они будут поливать очередями... Лица у ребят каменные, такие лица, что понятно: люди не знают, смогут ли выполнить приказ. Может, лучше под трибунал? И у всех - такие же горячие руки с побелевшими пальцами. Он людьми командует. Пусть попробуют дернуться. Намерение - это целенаправленное управление волей. Это он знал не наизусть, а на всей своей кожей, кровью и жилами. Сжал зубы до скрипа. Желваки заходили на скулах. Он не должен даже думать о слабости. Не имеет права. Любая мысль о сомнении отразится в его мельчайших движениях, в интонациях, и тогда - все пропало. Его группа превратится в ничто, в горстку перепуганных людей, рассыплется, как порох в детской самодельной ракете, не соберешь потом.
Манифестация разъяренных, измученных, глупых людей. Он один знал - ему хуже всех... Потому что там - его бабка. И, наверное, мать. Ну, может, не за этими окнами. Может, на Тверской. А вдруг здесь?! Он обязан стрелять по толпе: при первом провокационном выстреле. Таков приказ. Окна низкие, затемненные, с односторонней видимостью, а за ними - ноги, ноги... Вся площадь запружена народом. Что они требуют?! Идиоты. Неужели не знают, что все это фальшь? Ничего не изменилось с этой их свободой. И не изменится! Какой холодный, липкий ужас. А он не может объяснить это родной матери и своей бабке! Резкие морщины пересекли лоб. Отчаяние стоит горечью в горле. Что ему делать? И сколько придется ждать и сдерживать подкатывающий ужас, и держать всех этих мальчиков в узде?! А вдруг придется открыть огонь?! Тот же самый немой вопрос - у всех в глазах. Вон Лешка, молоденький лейтенант, только из института, чуть не плачет. Небось, проклинает все, что попал в эти элитные войска. Для простых людей он почти что небожитель. Наследник легендарных чекистов. В том числе того самого, огромного колосса, что еще недавно стоял в центре Лубянки. Когда-то давно, когда колосс был человеком из плоти и крови, он сказал, что у чекиста холодная голова, горячее сердце и чистые руки... Чистые? Толпа безоружна.
