Иногда надо мной говорили, порой спорили, кое-что даже прорывалось сквозь гул тысячи шепотков в объятой пожаром крови:

- Ну и что мы имеем?.. Три дня ведь прошло.

- Ничего. Я понятию не имею, чем твоему... экземпляру помочь. На стандартную - конвенционную - антибактериальную и противовирусную терапию он не реагирует.

- Хм, ни за что не поверю, что ты пробовал только конвенционную.

- И на не слишком конвенционную - тоже.

- И что нам остается?..

- Ждать нам остается. Больше ничего.

...Иногда кто-то присаживался рядом (лежу на кровати?..) и касался лба кончиками пальцев. И с ним приходило ослепительно-белое солнце, разгонявшее душную темноту. Тогда я цеплялся за эти пальцы собственными, липкими и слабыми, и жалобно просил не уходить - мелкие чудовища, кажется, находили солнце весьма аппетитным, и, пусть ненадолго, отвлекались от меня. Но солнце уходило раз за разом, а однажды ушло, чтоб уже не вернуться. Кажется, я плакал в темноте, - пока не выжрали слезные железы, а затем и глазные яблоки, и плакать стало нечем.

Пару раз приходило другое солнце, ржаво-медное, более тусклое. Им тоже интересовались и пытались пробовать на зуб - безрезультатно. Разозленные, возвращались ко мне и принимались вгрызаться в кости с удвоенной силой. А ржавое солнце бесстрастным голосом озвучивало какие-то медицинские показатели и распоряжалось насчет смены капельницы. И - тоже уходило, сколько бы я не пытался ухватиться за его рукав, сколько бы не просил посветить мне еще хоть немного... чуть-чуть...

Было страшно.

...Кажется, я несколько раз звал Лаури, и, кажется, один раз все же дозвался Лауфью. Он пришел ко мне из засыпанного снегом елового леса, оглядел кромешно-черными глазами обглоданный остов скелета с ошметками плоти - все, что к тому времени от меня оставалось, и сказал что-то навроде "Слишком еще человек". Затем развернулся, уходя назад в черно-серебряную нежиль, в прозрачный, пахнущий кровью холод хелийской зимы. И не обернулся - сколько бы я не тянул к нему руки, сколько бы не кричал, чтобы взял свой чертов посох и прикончил меня наконец.

Не знаю, сколько это продолжалось. Долго, видимо. В очередной раз почувствовав приближение тускло-медного солнца, я, окончательно озверев от адова многоголосья в крови, попытался его укусить.

...Удар, которым меня отшвырнули, был такой силы, что клацнули зубы - не то настоящие, не то те, которыми я покусился на солнце.

- Хм, экая прыть... еще чуть-чуть бы, и у вас получилось бы. Но повторять не советую, - заговорило со мной солнце, безо всякой, впрочем, злости - скорее сочувственно. Я медленно приподнял веки, слипшиеся то ли от засохших слез, то ли от гноя. В глаза тут же ударил свет хирургической лампы, от которого меня скрутило в судорогах рвоты.

- Не сюда, - чья-то рука ухватила меня за затылок и без лишних нежностей ткнула физиономией в металлический тазик. Над ним и держала, пока из меня лилась какая-то дурно пахнущая желтоватая жижа. Дождавшись, пока я откашляюсь, тазик убрали, а мои губы отерли салфеткой. Кое-как проморгавшись от слез, я повернул голову (шея, кажется, заскрипела от боли) и встретился глазами со склонившимся надо мною высоким человеком в белом врачебном халате. Человек как человек; каштановые с рыжиной волосы, сухое горбоносое лицо, у глаз видны морщинки, - решительно ничего примечательного...

.. Второе зрение, эмпатическое, чуточку запоздало за первым.

Это было, как удар молнии, - или, скорее, как разряд парализатора прямиком в спинной мозг. Я задохнулся. Человек в белом халате демонстрировал - во втором зрении - индекс онтологической квалификации, лишь на порядок уступавший индексу Лекса Шанкара. Ржавое солнце чужого микрокосма взошло перед моими глазами, насыщенное реальностью до предела, полное лакомых смыслов, а информации в нем было, как в сальватерранской академической библиотеке - террабайты данных, биология, медицина, генетика, и все это было так близко и так беззащитно, - желудок свело резью голода, а рот наполнился вязкой слюной.

Глаза человека расширились ровно за миг до того, как я бросился на него, вцепился в горло, сдавил так, что что-то мерзко хрупнуло под пальцами, - вцепился, при этом еще и оскалившись. Впрочем, меня тут же успокоили хорошим ударом под дых:

- Самочувствие бодрое, чересчур даже - для того, кто две недели провалялся в бреду с температурой под сорок, - бесстрастно констатировал Янус Шанкар, и убрал тазик, поставив его в очиститель. Придвинул табурет к медицинскому ложементу, на котором я лежал, окруженный стойками капельниц и мониторами. Уселся. Окинул меня взглядом, таким... прозекторским - под ним я ощутил себя лабораторной мышью, которую собрались препарировать:

- Как ощущения?

Я сглотнул. Когда прошел приступ голода, немало меня напугавший, вновь накатила слабость. Во рту был мерзкий привкус горечи, глаза отчаянно слезились, а о том, чтобы хотя бы рукой шевельнуть, речи не шло - и, самое паршивое, я напрочь утратил умение складывать звуки в слова:

- Ыыыы...

Шанкар поморщился:

- Частичная речевая афазия, - буркнул куда в сторону (похоже, для записи), и повесил на капельницу новый пакет. Движения его были скупыми и четкими - очевидно, подобная работа не была в новинку для директора Корпорации по науке, недаром ходили среди моих собратьев-сайоников слухи, что многими экспериментами на "Нараке" Янус Шанкар руководит лично. Жидкость закапала в трубку, и через несколько минут я смог наконец-то извлечь из себя хрипловатое:

- Где?..

Глупый вопрос. Сверкающее хромом лабораторное оборудование, белые стены без окон, грозного вида шлюз с символом биологической опасности на нем - "Нарака", разумеется. Пока я валялся в беспамятстве, Лекс Шанкар разобрался с мятежниками, а меня сдал любимому братцу на опыты.

Должно быть, прочитав мои панические мысли, Янус Шанкар суховато кивнул:

- "Кейури", орбита Топи.

- Что...

- "Кейури", - терпеливо, почти по слогам повторил тот, - моя сундара, отсек для особо опасных биологических образцов. И пока не станет ясно, что с вами такое творится - шлюз, соединяющий этот отсек с остальным кораблем, не откроется.

- А если... не станет? - сглотнул я, вновь ощутив эхо голода. Глаза Шанкара сощурились:

- Тогда мы с вами отсюда не выйдем. Я не выпущу в мир то, что вы притащили с Хель, - он покачал головой, очень сильно напомнив мне в этот миг своего брата, - Не после того, как вы, валяясь тут в бреду, раз пять пытались не то убить, не то, извините, сожрать моих сотрудников, бравших у вас пробы крови.

- Я... что?! - перед глазами снова потемнело, - Я кого-то...

"Убил?!."

Или съел.

Человека.

Я. Съел. Человека.

Я съел...

- Прекратите истерику! - рявкнули на меня, - И не выдумывайте себе всяких ужасов. Сожрать вы пытались не их самих, а только лишь их микрокосмы.

Ну, хоть на этом спасибо.

- У меня... получилось? - голос дрогнул, предательски надломившись. И каким же облегчением стал ответ Шанкара:

- Нет. Увидев, что с вами творится, я вовремя всех отослал и перевел вас с "Нараки" сюда, на "Кейури".

Соображал я, после двух недель в бреду, немного туговато. Но то, что, запечатав отсек, Шанкар остался со мной, хотя мог бы и не оставаться, а попросту подождать, пока сдохну - дошло:

- Вы...

- Благодарности свои поберегите. Возможно, вас все же придется убить.

В ответ на этакое заявление я смог только моргнуть. Шанкар досадливо помотал головой, просовывая руку мне под плечи. Помог перевесить ноги через край ложемента:

- Пейте, - у моих губ оказался стакан с водой, которую я жадно выхлебал, не обращая внимание на явственный привкус какой-то химии. Попросил и добавки, но Шанкар покачал головой, убирая стакан в очиститель:

- Пока что не стоит.

- Почему... - я закашлялся, - почему я... здесь, а не на "Унзинн"?..