Это было невероятно.

Это было мучительно.

Джон хотел Шерлока всегда и везде.

Но сам в его комнате не появился ни разу. Обижало ли это Шерлока или оставляло равнодушным, Джону было неведомо. Во всяком случае, ещё ни разу Шерлок его в этом не упрекнул.

Так всё и было.

Доминирующую роль в их тандеме играл в основном Джон. Шерлок охотно ложился на спину и так же охотно вставал на четвереньки, с готовностью его принимая.

Экспериментируя и придумывая что-то новенькое, они довольно часто меняли позы — относительно разнообразия за их любовную пару можно было не беспокоиться. Но разговаривали при этом лишь короткими фразами: «повернись…», «разведи ноги пошире…», «придвинься ближе…», «обопрись руками…», «введи третий палец, не бойся…», «закинь ноги мне на плечи…». Ни души, ни чувства — лишь механические указания.

Шерлока всё устраивало. По крайней мере, у Джона не было основания думать как-то иначе.

Но сам он очень страдал. И отказаться от этого не было сил. Гибкое тело Шерлока, узкий, горячий вход, сжимающий его член мощно и властно, его возбуждающая тяжесть и неистовые толчки в самую сокровенную глубину стали для Джона наркотиком, смыслом, религией. И за минуты, проведенные с Шерлоком, он с легкостью отдал бы все остальные минуты и часы своего бесконечного дня.

Не было объятий и, уж тем более, поцелуев. Они, как хорошо смазанные цилиндр и поршень, идеально подходили друг другу. Входили—выходили, двигаясь в слаженном ритме.

Неизменным всегда было только одно — тихое, протяжное «Джооон», с жаром выдыхаемое Шерлоком во время оргазма, едва уловимая дрожь и легкий, как дуновение ветра, стон, срывающийся с полуоткрытых губ в тот самый миг, когда отступала волна удовольствия, которое он, несомненно, испытывал.

А потом Шерлок вновь возвращался к себе самому. Деловито интересовался, как долго «оргазмировал» Джон; не испытывал ли болевых ощущений во время акта (в том случае, если на этот раз именно Шерлок находился сверху); не слишком ли долго Джону пришлось «работать над приведением к

сексуальному удовлетворению» самого Шерлока, у которого «механизм достижения оргазма» отличается от «механизма» Джона тем, что «процесс пробуждения его чувственности» значительно длительнее «процесса» Джона (это означало лишь то, что Джону приходилось по несколько раз останавливаться и, находясь на критической точке, неохотно выскальзывать из горячего тела, чтобы не кончить сразу же после того, как длинные ноги плотно обхватывали его талию, а гладкие мускулы — разрывающийся от страшного возбуждения член). И не устал ли он?

Получив на все вежливый ответ: «Спасибо, я замечательно кончил и совсем не устал», Шерлок желал Джону спокойной ночи и уходил, плотно прикрыв за собою дверь.

«Черт возьми, что это было?!» — вновь и вновь вопрошал Джон опустевшее пространство спальни. Как вообще такое возможно, чтобы одному и тому же человеку сначала было охренительно хорошо, а потом хотелось удавиться с тоски?

***

Иногда Джону казалось, что Шерлок играет какую-то роль — хорошо заученную и отрепетированную, что его бесчувственность и деловитость — лишь плотно сидящая, сросшаяся с ним самим маска, и где-то там, глубоко, притаился настоящий Шерлок, страстный, доверчивый, отчаянно нуждающейся в тепле и ласке. И в нем, Джоне… Почему он там притаился, и в чем суть этой игры, Джон не понимал. Да и мысли такие возникали у него нечасто, и выглядели просто очередной попыткой выдать желаемое за действительное.

Ещё был взгляд, который время от времени ловил на себе Джон — внимательный и настороженный. Как будто Шерлок испытывал его на прочность и терпеливо ждал, что из этого выйдет. Выдержит ли Джон это, одному только Шерлоку известное испытание, сможет ли смириться со столь странной переменой

в нем, Шерлоке Холмсе, великом детективе и лучшем друге, по собственной прихоти ставшим его любовником.

Поэтому и смотрел так изучающе.

Но это, наверное, тоже было одним из плодов не слишком натренированного воображения Джона.

«А может быть, он просто добивается, чтобы я съехал? — Его мутило от унизительной и страшной догадки. — У каждого свои методы выживания. У Шерлока — такой. Кому-то соседи подсовывают под двери дохлых мышей, а Шерлок подсунул себя».

А что, собственно, мешает ему уехать? Всё равно тот Шерлок, друг и коллега, с которым они, полные азарта, с риском для жизни носились по крышам Лондона, бесследно исчез, а любящего мужчину, нежного любовника Джон так и не приобрел. Наверное, уехать будет не так уж и сложно…

Оторваться бы только от глаз, рук, голоса, запаха, ну… и от всего остального. Но ещё два-три месяца такого механического счастья, и даже это будет легко.

Джон всё чаще вспоминал свою прошлую жизнь: работа, подружки, ежедневный родной онанизм теперь казались ему самым гармоничным образом жизни, который только можно вообразить.

«Снова начну встречаться с женщинами, съеду, наконец, на новую квартиру… Заведу собаку. Или кошку. Или хомяка. Живут же другие без Шерлока, и я как-нибудь проживу».

Джон мечтал о любви. Мечтал дни и ночи, лелея эту мечту, бережно пестуя её, согревая теплом своего если не до конца разбитого, то совершенно точно надломанного и больного сердца.

Но Шерлок ни о чем таком не мечтал.

Он жил по своим законам и по своим законам совокуплялся. Другого названия тому, что происходило по ночам в их постели, Джон подобрать не умел.

***

— Джон, сегодня только минет. Мой анус требует отдыха. Взять тебя сам я тоже вряд ли смогу — необходимо сконцентрироваться на главном. Ты не забыл, куда мы завтра идем? Оформил отгул? Дело достаточно сложное, и нам понадобятся немалые силы. Так что минет, пожалуйста, покороче, без сантиментов. Любишь ты растягивать удовольствие. Я ведь ещё должен как-то удовлетворить тебя. А нам вставать чуть свет…

«Должен… Удовлетворить… Как-то…»

А потом — ненасытное, рвущееся прямо в горло заглатывание, быстро скользящие по стволу языки, сосущие губы, стоны, всхлипы и «Джооон…».

А потом — «Не проспи. Спокойной ночи… Ты чуть не пробил мне гортань!»

И плотно прикрытая дверь…

***

Джон погружался в апатию.

Постепенно им овладевало полное безразличие.

Но именно тогда, когда он почти смирился со своей жалкой ролью в жизни Шерлока Холмса, всё начало неуловимо меняться. Так неуловимо, что он даже не уловил…

========== Часть 6 Странно… ==========

День был дождливым. И оттого ещё более тоскливым. Эта тоска Джону давно осточертела, но она нагло прижилась в его сердце, свернувшись там серым клубком. Да ещё и приплод приносила: бессонницу, которая бороздила лицо порцией новых морщин и внушительных мешков под глазами; отсутствие аппетита, на фигуру оказывающее пока лишь положительное воздействие, но грозящее вскоре катастрофически её изменить и подпортить, делая ноги тощими, а всё остальное — жалким.

Слава Богу, Самое Главное у Джона никогда не худело.

И на том спасибо.

Да! И ещё совершенно по-дурацки дергался глаз. Джон, конечно, понимал, что внешне это нервное подергивание почти незаметно, но его преследовало стойкое ощущение, что он весьма недвусмысленно и сально кому-то подмигивает, а чаще всего, естественно, Шерлоку, так как до слез замучивший Джона тик появлялся, в основном, в его присутствии.

Одним словом, тоска.

И чем всё это закончится, и когда…

Кто ж его знает?

***

Сидя на диване и честно пытаясь печатать, Джон приказывал себе не думать о Шерлоке, не вспоминать о его существовании хотя бы тридцать минут. Это было весьма затруднительно, потому что Шерлок так грохотал чем-то на кухне, что не захочешь, а вспоминать будешь. Матерно…

«Что ж такое он там вытворяет, ёб твою мать?!»

А потом раздался такой ужасающий грохот, что Джон от страха едва не умер на месте.

Его тайфуном снесло с дивана и ураганом забросило в кухню, возможно для того, чтобы прижать к груди дорогие окровавленные останки…