Уотсон кивает на первое и категорически мотает головой на второе: из медпункта обязательно сообщат домой.
Холмс хмурится, но, судя по всему, доходит до него быстро, и он отрывисто кивает:
– Пошли.
Уотсон не уверен, нужно ли ему что-то объяснять и куда его тащат, но адреналин все еще бежит по венам, а Шерлок не отпускает его руку, так что он ничего не имеет против сложившейся ситуации. И еще очень хочет узнать о том, что же собственно только что произошло.
– А ты неплохо дерешься, – информирует Шерлок по пути на автостоянку.
– Отец научил.
Джон думает о том, как именно сформулировать свои вопросы, когда его бесцеремонно усаживают на переднее сидение какой-то супердорогой машины. И у него появляются куда более первостепенные вопросы.
– Твоя? – дожидается кивка. – Вроде бы, у тебя еще не может быть прав…
– А их и нет, – весело ухмыляется Шерлок, вдавливая в пол педаль газа. У Джона на секунду перед глазами вспыхивает солнце, и он не может не улыбнуться в ответ. Потому что так умеет только Шерлок, с его четко очерченными губами и живой мимикой.
И Джону вдруг становится нестерпимо хорошо. Как будущий медик он знает, что это всего лишь эндорфины, вырабатываемые его мозгом в ответ на стресс и боль, но это ничего не меняет.
Только что скучная лабораторная работа стала своего рода приключением. И сейчас он едет в машине рядом с Шерлоком и смотрит, как ветер из открытого окна лохматит тому волосы, а садящееся солнце розоватыми бликами отражается в глазах. И куда они едут, его совершенно не волнует.
***
Шерлок едет на максимальной скорости, доступной в этом районе, он помнит наизусть каждый поворот, светофор, переход и без проблем объезжает пробки. Параллельно он размышляет о случившемся несвоевременном инциденте. Почему их отпустили? И почему они оказались идиотами настолько, чтобы сразу же нарваться на проблемы с законом? Месть? Глупо, да и не за что. Скука? Маловероятно после суток допросов в камере предварительного заключения… Есть что-то еще. Просто мозг не может уловить эту нестыковку. Какая-то деталь. Неправильная деталь. Но что-то мешает ему думать. Это что-то съеживается внутри, мешая свободно дышать, и Шерлок тянется к бардачку за сигаретой. Жестом предлагает Уотсону и совершенно не удивляется отказу. Уотсон. Джон Уотсон. Человек, который его едва знает, только что кинулся на нож, чтобы его защитить. Зачем? Понятно, что он за правду и справедливость, и, вероятно, всегда готов защищать слабых. Но вот так бездумно рисковать собой… Ладно, это всего лишь царапина. Боль. Всего лишь царапина. Кровь. Всего лишь… Заражение. Черт!
Шерлок с тревогой поглядывает на безмятежно улыбающегося Уотсона, предполагая у того срыв компенсаторных реакций в ответ на повреждение.
Когда они подъезжают, солнце уже начинает скрываться за горизонтом. Шерлок останавливается у гаражей и кидает ключи дворецкому. Тот поставит машину на место, и Майкрофт не заметит, что брат опять брал его игрушку. Ладно, он обязательно заметит, но так у него будет возможность сделать вид, что ничего не было. Потому что Шерлок с детства делает так: берет его игрушки, чтобы позлить.
Холмс ведет гостя к себе, мимоходом размышляя о том, на что похожа его комната, и сам удивляется, почему такая мысль вообще пришла ему в голову. Это определенно последствия удара по затылку.
***
Джон оглядывает галереи, коридоры и лестницы, одновременно пытаясь осмотреться и не закапать кровью ковровую дорожку. Шерлок даже не смотрит на него. И это почти обидно. Зачем тогда вообще было тащить его сюда?
Когда они, наконец, подходят к нужной двери, Холмс с гостеприимным, явно спародированным у кого-то кивком пропускает его вперед.
Джон оглядывает огромное помещение, треть которого занимает стол, а треть – кровать. Очень большая кровать, отмечает он про себя, радуясь, что освещение делает его румянец незаметным.
А потом Шерлок начинает его пытать. Ну, точнее, он вроде как пытается помочь, но от этого как-то не особо легче.
Холмс усаживает его на кровать, сам лезет куда-то в ящики стола, достает бинт, вату, антисептик… он тут по ночам в медбрата играет? Шерлок с таким сосредоточенным и бывалым видом вскрывает стерильный бинт – и Джону приходит на ум мысль, что, вполне вероятно, Холмс не в первый раз влипает в неприятности.
– Ты что, в детстве мечтал стать врачом? – спрашивает он, когда молчание начинает нервировать.
– Нет. Но вот ты точно мечтал, – хмурясь, отвечает Шерлок и садится рядом. – Снимай куртку. Отдать ее в чистку? На вид она восстановлению уже не подлежит.
Уотсон небрежно стягивает куртку и левую сторону рубашки.
– Надо выбросить. Будем надеяться, мама о ней не вспомнит, – Джон шипит сквозь зубы, когда Шерлок промывает рану. Тот аккуратен, но, на самом деле, у Джона очень низкий болевой порог. Что странно и несправедливо, с учетом количества тренировок, устраиваемых для него отцом.
Боль проходит, когда Шерлок наносит мазь. И рецепторы начинают передавать мозгу диаметрально противоположные сигналы. Джон чувствует длинные пальцы Шерлока, придерживающие бинт, его ладони, обхватывающие плечо. Чувствует дыхание рядом со своей шеей, невероятно, восхитительно мягкий матрас под собой и тепло, разливающееся по телу. Уотсон отчетливо понимает, что еще немного – и, послав к черту сдержанность и правила, он просто опрокинет Шерлока на спину и поцелует. А потом его вышвырнут, и даже наблюдение станет роскошью. Тогда он начинает задавать вопросы, пытаясь вытянуть из Шерлока правду и отвлечь себя от опасных мыслей.
– Думаю, я могу поинтересоваться, что это были за психи? И что такого ты им сделал?
– Не можешь.
– Что не могу? – теперь Джон понимает, что диалог с Шерлоком – это постоянное испытание его терпения. Но Джон очень, очень терпелив, осталось только донести этот простой факт до Холмса.
– Не можешь поинтересоваться. Точнее, правильно поинтересоваться. Ты не умеешь задавать правильные вопросы, – Джон продолжает в упор смотреть на Шерлока, и тому ничего не остается, кроме как продолжить:
– Никто из вас не умеет… Эта парочка не стоит внимания. Им говорят идти – они идут, говорят лаять – будут лаять. По результатам тысячелетней эволюции от обезьян их отличает разве что наличие речевых навыков. Собственно, поэтому они и были мне нужны.
– Не хотелось бы тебя разочаровывать, но не очень-то послушными и верными они выглядели.
– Да нет, они такие, но команды им отдавал не я.
– А кто?
– Не знаю. Пока.
– Как ты вообще с ними связался?
– Почему я должен тебе отвечать? – Шерлок делает вид, что очень занят завязыванием концов бинта.
– Потому что я тут получил боевое ранение, между прочим. И могу умереть!.. От любопытства, – Джон с максимально серьезным лицом смотрит на собеседника, хотя это выражение очень сложно удержать, когда он видит, как губы Шерлока складываются в ухмылку.
– Ты уже получил свое ранение. Больше ведь не хочется? – ухмылка Шерлока становится все шире.
– Кто тебе сказал? – копирует Уотсон интонации Шерлока и его выражение лица.
И тогда Джон впервые слышит, как смеется Шерлок Холмс – откидывая голову назад, так бесшабашно и заразительно. И именно тогда Джон понимает, что с Шерлоком невозможны полутона: если он счастлив, то не будет тихо улыбаться сам себе в сторонке, нет, он будет кричать, вскидывать руки, почти танцевать, а если ему будет плохо, он наверняка станет просто невыносим – будет огрызаться и кидать в стену какие-нибудь тяжелые предметы, да еще так, чтобы было погромче, чтобы его непременно услышали все окружающие. И с ним никогда не станет скучно. Может, поэтому такой спокойный и рассудительный Джон чувствует себя рядом с ним, как идеально подобранный пазл?
***
В дверь стучат два раза – отрывисто, быстро, на грани слышимости. Так стучат, когда одновременно желают выглядеть вежливыми и больше всего надеются застать хозяев дома врасплох и уличить их в чем-то непотребном. А после ходить с озабоченным видом, докладывая соседям и всем, кто готов слушать, о том, какие нехорошие бывают люди. Майкрофт всегда так стучит, а Шерлок не стремится обвинять его в этой, без всяких сомнений, плебейской привычке лишь только потому, что тогда старший брат может вовсе перестать соблюдать даже намек на приличия. Не то чтобы Шерлок этого боится, но тогда холодная война между ними может перерасти во вполне себе реально ощутимую, а это расстроило бы маму.
