- Это больше ни к кому и не применимо, - смог произнести Шерлок, отчаянно желая, чтобы пульсирующая в его голове ударная установка умолкла на достаточно долгое время, дав ему возможность собраться с силами и объяснить. – И я подозреваю, что ты - единственный, кого будет волновать, если вдруг каким-то образом ты подведешь меня.
Он с шипением втянул воздух сквозь сжатые зубы, пытаясь нащупать своей рукой руку Джона.
– Кажется, это тебя беспокоит, - добавил он, поморщившись от тусклого света лампы на прикроватной тумбочке, прежде чем вновь лечь, на этот раз – на бок, параллельно изголовью. Ему хотелось бы по-прежнему оставаться в сидячем положении, иметь возможность наблюдать за Джоном острым взглядом и с ясным разумом, но для этого голова его была слишком переполнена жестокой трескучей болью. До чего же ненавистно быть настолько открытым в своих чувствах и в то же время совершенно неспособным направить всю силу интеллекта на общение. – Похоже, ты считаешь, что вся твоя помощь недостаточна, хотя это – максимум, что кто-либо когда-либо для меня делал.
Джон сглотнул, и Шерлок сквозь приоткрытые веки увидел, как дернулся на шее вверх-вниз кадык. Друг явно испытывал внутренние противоречия – возможно, был зол на далеких, не имеющих уже значения людей из прошлого Шерлока, что предлагали ему синтетическую жалость лекарств и ни разу не подумали о том, какое облегчение может принести простое прикосновение. Но к этому чувству примешивалась грусть, и загадка ее прояснилась, стоило Джону заговорить.
- Это неправильно. Ты не должен… не должен быть так благодарен за элементарное сочувствие, – он потянул одеяло, устраивая его так, чтобы полностью накрыть Шерлока: мягкие перья и змеистая симфония. – Кому-нибудь следовало сделать это для тебя давным-давно.
Улыбка Шерлока больше походила на отверстую рану: абсолютно фальшивая, пародия на радость. Он знал, что Джон скорее ощутит неуверенность, а не успокоится, увидев на его лице отпечаток прежних страданий, так что постарался стереть его, позволив губам расслабиться, прежде чем начал говорить.
– Возможно, кто-то и предлагал, но я отказался. Сам знаешь, моя личность не располагает к сочувствию, - тихо сказал он. Иногда ему казалось, что Джон, в отличие от остальных, видит какого-то совершенно иного Шерлока Холмса, словно смотрит на него сквозь другие очки.
Джон сжал губы, бесцельно водя пальцами по одеялу, будто не знал, что делать.
–Я так не считаю, - наконец, сказал он, сжимая рукой ткань. – Мне хотелось бы сделать для тебя больше. У меня время от времени бывают пациенты с мигренью – аура и головные боли, вот и все – я выписываю им стандартные обезболивающие, а в особо тяжелых случаях направляю к неврологу. Но это… - он взмахнул рукой, указывая на Шерлока в целом и на его голову в частности. – Даже с учетом всей информации, которую предоставил Майкрофт, я не знаю, что делать.
- И никто не знает, - заметил Шерлок, подтягивая уголок одеяла и ложась на него щекой. – Даже люди, которые десятилетиями изучали человеческий мозг, – он поморщился, когда очередное острое копье мучительной боли пронзило его, заставив подтянуть колени к груди и уткнуться лицом в матрас, от чего голос стал звучать глуше. – Идиоты. Они, не ты.
До слуха Шерлока донесся легкий щелчок лампы – Джон выключил слабый источник света, но лучше от этого не стало. Если раньше его мучения вызывались внешними раздражителями, то теперь в центре черепа как будто разместился колючий свинцовый шар, который перекатывался и ударялся о стенки, вызывая хриплый, обдирающий горло, стон боли.
Он совершил ошибку, попытавшись сесть. Пока он лежал неподвижно, баюкаемый в бережных объятиях Джона, страдание можно было вытерпеть – оно плыло на неизменном уровне. Сейчас боль пульсировала и извивалась, то уменьшаясь, то нарастая. Казалось, он мог ощутить каждую отдельно взятую область своего мозга: великолепные леса нейронов и нейроглии,* падающие под натиском восставшего ада. Его абсолютно негнущаяся шея стала растрескавшейся стальной балкой. Мускулы спазматически сокращались, жестоко и немилосердно, и все, чего он желал – чтобы все это прекратилось.
Он почувствовал руку Джона на своем виске, скользнувшую по влажной от испарины коже, когда тот отводил назад прядки волос.
– Тебе все еще помогает, если я глажу голову? – тихо спросил Джон. Его прикосновения были легкими, словно пером, не более чем дуновение ощущения. То, что еще недавно приносило успокоение и облегчение, теперь было далеким, как если бы звездный свет пытался растопить шапки полярных льдов. И все же, несмотря на всю неэффективность этих движений в плане ослабления боли, ласковые прикосновения пальцев Джона, по крайне мере, заставляли Шерлока чувствовать себя чем-то драгоценным – тем, что стоило охранять с безграничной преданностью и защищать любой ценой. Подобное отношение было такой редкостью, что Шерлок не мог заставить себя от него отказаться.
- Немного, - в итоге солгал он, скребя пальцами по простыням, пока не нашарил острый угол колена Джона и не положил на него руку, удобно обхватив коленную чашечку ладонью. Ему показалось, что своим действием он замкнул цепь – соединение было непрочным, и Шерлок попытался удержать досадливый вздох. Мысли его разбились и рассыпались среди вихря боли, что поднимался за веками.
Это напомнило Шерлоку о времени, когда ему было шестнадцать, и он оказался пойман в ловушку бесконечных кругов восстановления и ухудшения. Как же мало осталось от него к концу того года, когда его разбило и сравняло с землей пронесшимся через его разум ураганом. Как он ненавидел это состояние. Ненавидел, что его, когда-то невероятные, мысли, были сведены до уровня белого шума, не дававшего ему ни радости дедукции, ни покоя тишины. В памяти всплывали безумные крики, собственные ногти, впивающиеся в кожу, оставляющие кровоточащие полосы на голове в отчаянной попытке вырвать из черепа эту пытку.
Шерлок стиснул зубы, когда его захлестнула еще одна, куда более мощная волна боли, принося с собой панику. Господи, он сделал бы что угодно, чтобы это прекратилось, все, что угодно: продал душу, до предела накачался наркотиками, даже отправился на чертову гильотину, если бы это принесло облегчение, но ничего не было ему доступно. Он чувствовал, как дыхание его с каждой минутой становится все прерывистей, превращаясь в звуки, которые он не мог подавить, даже если бы пытался. Смутно он ощутил, как подвинулся Джон, сползая ниже, чтобы лечь рядом с ним, и шепча слова утешения сдавленным, полным страдания голосом, словно в нем эхом отозвался собственный ужас Шерлока.
- Мне жаль. Мне так жаль, - чуть слышно повторял Джон, и Шерлок почувствовал быстрые горячие прикосновения тонких губ к своему лбу. Раз, второй, третий, будто Джон пытался вернуть к жизни хотя бы часть того человека, что он знал, вытащить его наружу из этого скрюченного, несчастного создания, что лежало сейчас в его руках. К несчастью, жизнь не похожа на сказку. Не было волшебства, способного прекратить его мучения, и впечатления от поцелуев стерлись слишком быстро под яростным натиском мигрени. Шерлок сам предупредил Джона, что будет хуже, но то, что с ним происходило, превзошло все его ожидания, вгрызаясь в кости и визгом проносясь по нервам, пока не заполнило своим грозным жестоким присутствием весь ментальный пейзаж от края до края.
Ему казалось, что он находится в открытом море, и его бросает с одной вздымающейся волны на другую, швыряет вниз в темную, удушающую бездну лишь для того, чтобы после выныривания все повторилось сначала. Не один раз он свешивался рывком с кровати, благодаря слепой удаче находя ведро в темноте, но все рвотные позывы были тщетны, не облегчая водоворот все время возвращающейся тошноты и только увеличивая напор давления в катакомбах его мозговых пазух.
Джон все время был рядом, единственная реальность вне головы Шерлока, которую тот полностью осознавал. Джон, прилагая все усилия, пробивался на арену, где, брошенный на растерзание мигрени, лежал Шерлок, и заставлял признать свое присутствие: скрещенные на груди руки и упрямо поднятый подбородок, словно он мог бросить вызов тому явлению, что разрушало разум его друга.
