— Я своим ученикам дала задание написать сочинение про подвиг, — медленно произнесла Ольга. — И они написали какие-то дежурные фразы. А мне хотелось, чтобы они… ну через себя это пропустили. — Она передернулась и покачала головой, удивляясь собственным мыслям. — Я понимаю, это звучит ужасно… кощунственно даже, но мне кажется, то, что сегодня произошло, заставит их задуматься по-настоящему… Степан Ильич, а солдат, которые нас спасли… — Ольга хотела спросить «наградят», но это звучало не так торжественно, и она, даже несколько подтянувшись и расправив плечи, закончила: —…представят к награде? Они ведь герои.

— Других не держим, — скромно сказал полковник. — Наградят, наградят, не волнуйся. Они и вправду молодцы. — Борзов подавил зевок. — Ну что, отбой? Завтра дадим твоим ребятам концерт — девушки наши старались, детишки, потом пир закатим… Или, может, им каши солдатской дать, а? Настоящей, из общего котла? Ну хоть попробовать. Как, поддерживаешь? Остальное-то — само собой, конфеты там, чай, подарки им вручим.

— Правильно, — согласилась Ольга. — Степан Ильич, вам Александра Ивановна, директор наш, просила привет передать. От себя лично и от всего нашего коллектива.

— Шура… — Полковник улыбнулся. — Спасибо. Хороший она человек, я давно ее знаю. С мужем когда-то ее вместе служили… — Глаза Борзова на миг затуманились. — Умер он рано, и единственный сын их на фронте погиб. Так что для Шуры школа — дом родной, потому как в своем-то доме ее не ждет никто… А тебя она очень хвалит, между прочим. — Степан Ильич погрозил Ольге пальцем: — Только я тебе ничего не говорил, ладно?

— Ладно. — Ольга кивнула. — Разрешите идти, товарищ полковник?

— Разрешаю.

Ольга крутанулась и тут же увязла высокими каблуками в земле.

— Эх ты, боец! — усмехнулся полковник. — Разве на таких ходулях повоюешь?

Голощекин перехватил Жгута, когда тот направлялся в клуб.

— Привет! — Никита пошел рядом, с трудом приноравливаясь к ленивой, вразвалку, походке Алексея.

Было раннее утро — ясное, теплое, и Жгут не торопился. Он выспался и хорошо позавтракал, слушая, как Галя взахлеб рассказывает о вчерашней аварии.

— Как твое стадо товарищей — готово? Копытами бьет от нетерпения? — спросил Голощекин.

— С Сердюком, что ли, говорил? — изумился Жгут. — Уже?

— Я ж тебе обещал. Так что дерзай, Леха, не посрами часть перед пионерами… А с Борзовым я позже переговорю, он сейчас детей в столовую повел.

— Да ладно тебе, Никита, — смутился Жгут, — не суетись. Я ж не завтра в отпуск иду.

— Тут главное знать, идешь или нет. И чем скорее, тем лучше. Я правильно понял?

— Так точно, товарищ капитан.

— Ну вот. Ладно, пока. — Голощекин сделал вид, что уходит, притормозил даже, но не остановился. — Да, Леш, чуть не забыл. Помнишь, мы в вчера с тобой насчет работенки одной говорили? Так ты поможешь?

— А что нужно?

— Ну тут такое дело… — Никита замедлил шаг. — Давай в сторонку, что ли, отойдем, перекурим.

Они сошли с асфальтированной дорожки и встали под старым тополем с обрезанной кроной — две толстые ветви торчали вверх, словно рогатка, обросшая маленькими клейкими листочками.

— Тут такое дело, — продолжал Голощекин. — Попросили меня кое-кому кое-что передать — пару-тройку раз, не больше. Понимаешь, о чем я?

Жгут помотал головой.

— Не-а, — честно признался он. — Ты поясней не можешь говорить? А то «кое-кому» «кое-куда»…

— Золотишко, — кратко сказал Голощекин.

Жгут подавился табачным дымом.

— К-какое золотишко? — Он зачем-то огляделся по сторонам и спросил почти шепотом: — Краденое, что ли? Нет, Никит, мне это не нравится…

— Да погоди ты, — отмахнулся Голощекин. — Почему ж краденое? Я что, по-твоему, барыга? Это так, песочек. Мужики на приисках моют, а заработки там — кот наплакал, мышка накакала. Ну, откладывают кое-что — жить-то потом надо. И понемногу переправляют. Ну скажи, Леш, — Голощекин заглянул Жгуту в глаза, но тот старался отвести взгляд, уставился в землю, изучая сапоги, вычищенные по случаю предстоящего концерта, — скажи, это что, справедливо — они государству миллионы намывают, а оно им — хрен без масла? Справедливо?

— Ну… Ну нет, — выдавил из себя Жгут.

В принципе он действительно так считал, но рассуждения Никиты его почему-то пугали. Не тот человек капитан Голощекин. Анекдоты травить про генерального секретаря и его сподвижников — это пожалуйста, все травят. И высшее командование называть старыми пердунами тоже не возбраняется. Но задушевные разговоры про справедливость — это не голощекинский конек.

— Так что вся работа — взять у одного человечка мешочек с песком, а другому человечку передать. И все дела. И отвалят за эти дела хорошие деньги. — Никита заговорщически понизил голос. — Очень хорошие, — уточнил он. — Поделим по-братски, жен своих в теплые края свозим, полюбуемся, как они, стройные, загорелые, в купальничках, на пляже ножками своими изящными песочек взрыхляют… А, Леш? Как ты на все это смотришь?

Жгут поднял глаза:

— Хорошо смотрю, только…

— Ну, значит, я на тебя рассчитываю? — перебил его Голощекин и уже отвел руку, растопырил пальцы. — Давай пять-то!

— Я, Никит, на купальнички хорошо смотрю, — пояснил Жгут. — Но мне чего-то не хочется за это зрелище потом самому песочек на карьере своими изящными ножками взрыхлять. А также ручками, лопатами и кайлом.

— Чудак ты, Леха! — Голощекин включил самую простодушную, самую наивную из своих улыбок. — На букву «м». Разве ж я буду свою шею под статью подставлять? Дело верное, люди — тоже. Не обманут. Мы им больше нужны, чем они нам, правильно?

— Ну может быть, — неохотно согласился Жгут. — Только я за это все равно не возьмусь. Прости, Никита, спасибо, конечно, за доверие, можешь считать меня трусом, но ты уж давай сам как-нибудь.

— Нет, один я не справлюсь. — Голощекин уныло возвел глаза к небу. — Ладно, Леш, тогда забудем этот разговор. Идет?

— Идет, — с облегчением кивнул Жгут.

Они выбрались снова на асфальт и зашагали рядом. Голощекин не рискнул просто уйти, он Жгута насторожил, но дожимать не имело смысла. Имело смысл свести все если не к шутке — это прозвучит фальшиво, то хотя бы закончить так, чтобы у Жгута не осталось повода потом с беспокойством вспоминать про голощекинское предложение.

— А знаешь, Лешка, — задумчиво произнес Никита, — я вот, пока тебя убеждал, сам засомневался. Может, и правда, я чего-то недопонял? Хрен их знает, что это за золотишко. Я-то как рассуждал: помогу мужикам, ну небескорыстно, конечно. А вот с тобой потрепался и вижу: дурак я.

Они подошли к ютубу.

— Зайдешь? — спросил Жгут.

Голощекин взглянул на свои командирские и отрицательно покачал головой:

— Не могу. Попозже загляну. Ну привет!

Они пожали друг другу руки, и Никита быстро зашагал в обратную сторону.

Ладно, подумал он, номер не прошел. Труханул Леха, забздел форменным образом. Социальная справедливость его, видишь ли, волнует, но страх за собственную шкуру сильнее. И даже ради Галки своей он не рискнет. Ну, значит, либо она — не такое уж слабое его место, либо она так его обожает, что готова состариться в этом гиблом краю. Типичная советская жена. С милым рай и в шалаше. И — как там? В ветхом шушуне.

Неудача Голощекина не очень расстроила. Это была, так сказать, проба пера. Черновой набросок. Попытка прощупать, определить степень надежности — раз, алчности — два. И то и другое — на троечку.

Значит, зайдем с другого боку и пощупаем там. Авось там больнее.

Марина вернулась в кабинет после обхода. Ну обход — это сильно сказано: на тот момент в палатах медсанчасти находился только один больной — рядовой Оноприенко, тот самый, что, по выражению его земляка Скибы, был похож на гусеницу, пытавшуюся стать бабочкой. Усиленные занятия на спортплощадке не прошли для рядового даром: он свалился с перекладины и сломал ногу. И теперь жалел только об одном: что он не сороконожка. Тогда бы он мог ломать по очереди все сорок своих конечностей, а там, глядишь, и дембель.