— Ты напрасно за меня беспокоишься, — сказала Марина. — Я здорова. Просто устала.

— Ну смотри.

Голощекин достал папиросу и закурил. Сизое вонючее облако понесло ветром прямо на Марину, и Никита старательно замахал рукой, отгоняя от ее лица дым. И это демонстративное движение вместе с дымом развеяло последние Маринины сомнения.

— О чем ты хотел со мной поговорить? — спросила она.

— О Столбове. — Никита затянулся и, повернув голову, выдохнул дым в сторону, но взгляд его при этом остался нацелен на Марину. — Неприятности у него, знаешь?

— Неприятности? Какие, по службе?

— Ну не личные же, — усмехнулся Никита. — С личной жизнью у него вроде бы все нормально… Из-за дурака этого, Васютина, неприятности. Хотели дело замять, но, видать, не получится. Дисбат ему светит. В лучшем случае.

— Почему именно ему?

— А кому же, Борзову, что ли? Ты же знаешь полковника: когда дело службы касается, он на свои симпатии наплюет тридцать раз. А тут родственные связи, племянник. Тем более не станет выгораживать, чтобы в предвзятости не обвинили.

— Я все равно не понимаю, почему вдруг самым виноватым оказался Столбов, — нахмурившись, сказала Марина. — А этим, которые над Васютиным издевались, что, вообще ничего не будет?

— Да с ними все ясно, они свое получат, — отмахнулся Голощекин. — Слушай, Марин, давай поможем Ваньке, а? Не чужой ведь он нам. Не чужой, верно?

Марина молчала.

— В дисбате несладко, — продолжал Никита, — жалко парня. Как бы сам за пистолет не схватился.

— О чем ты говоришь?! — воскликнула Марина.

— Да это я так, образно. А ты чего, испугалась? Ну, извини, не хотел. — Голощекин погладил ее по плечу. — Вот видишь, ты тоже за него переживаешь. Ну и помоги ему.

— А что я-то могу сделать?

— Кто будет писать заключение?

— Я, разумеется.

— Вот и напиши как-нибудь поаккуратней. Ну как-нибудь обтекаемо, что ли, я не знаю.

— Послушай, — хмуро сказала Марина, — у Васютина была огнестрельная рана, кровопотеря огромная, он чуть не умер. Как я могу написать об этом обтекаемо? Существует медицинская терминология, вполне конкретная. Так что, насколько я понимаю, единственный способ не допустить расследования — это вообще ни о чем не упоминать. Дескать, у рядового Васютина дырка в груди была от рождения. Такая врожденная патология… Никита, мне очень жаль лейтенанта Столбова, но лично я ничем не могу ему помочь. И боюсь, вам не удастся замять этот случай. Хотя бы потому, что майор Ворон наверняка уже сообщил куда следует и кому следует.

— А как же «сам погибай, а товарища выручай»? — с нарочитым осуждением в голосе спросил Голощекин.

— Он твой товарищ, а не мой, — возразила Марина. — И вообще, Никита, ты меня извини, но, по-моему, вы все ищете крайнего. А между тем есть конкретные виновники. Вот их и надо наказать обязательно. — Она посмотрела мужу в глаза и добавила: — Если тебя действительно волнует судьба Столбова, ты должен сделать все, чтобы он не пострадал. — Марина взглянула на часы. — Прости, но у меня больше нет времени.

Они вернулись к зданию санчасти, и уже Марина шла впереди, а Голощекин — следом. Остановились возле машины, Голощекин открыл дверь.

— А если хочешь знать, — сказала Марина, — я бы на месте командования представила Столбова к награде.

— За что же это? — удивился Никита.

— За то, что он своих солдат как следует стрелять не научил. Вот не промахнулся бы Васютин, и всем бы вам сейчас ой как плохо пришлось!

Голощекин расхохотался:

— Ну и язва ты! — И, внезапно оборвав смех, схватил Марину за плечи, притянул к себе и резко оттолкнул. — Принципиальная у меня жена. Уважаю, — сказал он. — Ладно, я что-нибудь придумаю.

Марина криво усмехнулась и, повернувшись, отошла от машины.

Никита забрался на сиденье и захлопнул дверь. Высунулся в окно и крикнул:

— Я ради тебя на все готов! — Он завел мотор, и выхлопная труба выстрелила Марине в спину.

Подруги обычно встречались в доме у Гали Жгут. Лешка, ее муж, был парнем веселым, компанейским. К тому же в связи с полной непригодностью к военной службе, точнее, полнейшим нежеланием эту службу нести, он столько времени проводил на губе, что девичник у Гали можно было устраивать хоть каждую неделю.

Но сегодня они выбрали баню. И сейчас, уже после парилки, все трое, обернутые простынями, обессиленно сидели на лавке в просторном предбаннике, медленно остывая и наслаждаясь сонным ощущением покоя.

Баня, добротный кряжистый сруб, стояла на самом берегу реки, но ни сил, ни желания бросаться в холодную, не успевшую еще прогреться за несколько утренних часов воду ни у кого, похоже, не было.

На большом, сколоченном из желтоватых сосновых досок столе, на белоснежном вафельном полотенце стояли три кобальтовые чашки с золотым ободком, стопка тарелок, банка с клубничным вареньем, плетенная из соломки конфетница, доверху наполненная круглыми блестящими пряниками, четвертинка водки и небольшое блюдо, на котором лежали тонкие аккуратные квадратики сыра и розовые полукружья колбасы. В керамической обливной плошке в прозрачном маринаде плавали крошечные грибки.

Галя сладко потянулась и сняла с плеча прилипший березовый листок.

— Хорошо-то как, — сказала она. — Надо в следующий раз Алешку сюда привести.

— Мы не возражаем, — сонно пробормотала Марина. — Пусть банщиком у нас поработает.

— Дурила, — обиделась Галя. — Просто я подумала, может, вся дурь в парной из него выйдет.

— Девочки, — подала голос Альбина, — я в раю… Почему, когда мне очень хорошо, я хочу умереть?

— А можно без загробной тематики? — возмущенно воскликнула Галя. — Ну что, окунемся?

— Попозже, — лениво отозвалась Марина.

— Ну попозже так попозже. Тогда за стол?

Она встала, подняла с пола объемную хозяйственную сумку, вытащила оттуда полотняный сверток и, осторожно развернув, достала три изящные рюмочки на тонких ножках.

— Какая ты хозяйственная, Галя, — с уважением произнесла Альбина. — Чашки принесла, рюмочки… Не поленилась.

— Ну не из чашек же водку пить.

— Девочки, если я когда-нибудь рискну пригласить вас к себе, я тоже все сделаю красиво, — сказала Альбина. — Вот увидите.

— Да ладно, мы не рвемся, — усмехнулась Галя. — И еще неизвестно, кому больше рисковать придется — тебе или нам. Слушай, Аля, хочешь я тебя готовить научу?

— Зачем? — искренне удивилась Альбина.

— Ну будешь мужа вкусно кормить. Глядишь, твой особист и подобреет.

Альбина покачала головой:

— Он не подобреет. Он раздобреет. Марина, вот ты медик, скажи: правда, что когда человек много ест, у него растет желудок? И есть хочется все больше и больше?

— Правда, — серьезно ответила Марина. — Сколько твой Ворон за завтраком съедает?

— Два яйца. И на ужин два.

— Ну вот. А ты попробуй давать ему по четыре штуки — утром и вечером.

— Зачем?

— Как бы тебе объяснить? — Марина сделала вид, что задумалась. — Понимаешь, при длительном употреблении в организме будет вырабатываться устойчивое привыкание к компонентам, содержащимся в яйце, и он, организм то есть, начнет требовать сначала по четыре штуки, а потом уже и по восемь…

— Разве можно есть столько яиц? — изумленно спросила Альбина.

— Можно, даже нужно, — кивнула Марина, стараясь не смотреть на Галю, которая давилась от смеха. — Правда, чтобы обеспечить возрастающие потребности своего организма, твоему Вячеславу придется уйти в отставку, перебраться в какую-нибудь деревню, купить домик, развести кур. Свежий воздух, тишина, природа… Через полгода ты своего мужа просто не узнаешь.

— Шутишь, — разочарованно протянула Альбина.

Галя, не выдержав, расхохоталась.

— Ладно, девчонки, садитесь. — Она вытащила из сумки вилки и чайные ложки.

Альбина грациозно поднялась с лавки. Простыня туго, наподобие сари, была обмотана вокруг ее узкого тела.

— Ты сейчас похожа на индианку, — заметила Галя и вскинула руки, изобразив некое танцевальное па. — Осталось только пятно на лбу нарисовать.