Имя Петровой, ее творчество были связаны с детьми. И когда в осажденном Ленинграде одна из действовавших в городе киногрупп решила снять двухчастный агитационный фильм «Отомсти, боец!», играть в нем роль матери пригласили Петрову. Съемки шли в холодном заводском цехе. Мария Григорьевна стояла на подвижной тележке с ребенком на руках. Младенец был не бутафорский, а самый настоящий. В эти долгие и мучительные часы съемок артистка не столько думала о создании впечатляющего образа, сколько тревожилась: не простудить бы малыша…
Когда «Правда» опубликовала пьесу Симонова «Русские люди», артисты радиокомитета сразу же начали готовить по ней радиоспектакль. Петровой досталась роль Вали Анощенко, юной героини симоновской пьесы. Вскоре наступил день генеральной просмотровой репетиции. В большой пятой студии радиокомитета поставили «холостой», невключенный микрофон, чтобы обстановка соответствовала обычной. Некоторые исполнители играли по две и даже по три роли, текст в основном читался по тетрадкам — на радио в этом не было ничего необычного. И все-таки радиоспектакль произвел на приемную комиссию огромное впечатление. «Русские люди» несколько раз прошли в эфир. Возникла идея показать радиопостановку зрителям. Зародилась мысль создать в осажденном городе свой, блокадный драматический театр. О нем еще не раз пойдет речь в этой книге.
Премьера «Русских людей» на сцене Городского театра прошла при переполненном зале. Помещение Театра комедии, предоставленное Городскому театру, было кое-как приведено в порядок после многих месяцев блокадного запустения. Зрители сидели в пальто, в полушубках. Бутафорские шумы сливались со звуками близких, настоящих разрывов дальнобойных снарядов. А на одном из первых спектаклей произошел случай, который потряс исполнителей и заставил их по-новому увидеть свое место в общем строю.
Шел конец первого акта — его действие происходит в штабе командира автобата капитана Сафонова. Командир посылает молодую разведчицу к немцам в качестве связной.
Сафонов. Придется тебе идти к Василию и сказать, что мост рвать будем, и все подробности, чего и как. Но только это запиской уже не годится. Это наизусть будешь зубрить, слово в слово…
Валя. … А знаете, Иван Никитич, все говорят: родина, родина… и, наверное, что-то большое представляют, когда говорят. А я — нет. У нас в Ново-Николаевке изба на краю села стоит и около речка и две березки. Я качели на них вешала. Мне про родину говорят, а я все эти две березки вспоминаю. Может, это нехорошо?..
Сафонов — его играл Матвей Павликов — ответить не успел: за стеной театра раздался сильный удар. Разорвался снаряд. В театре погас свет. Петрова, игравшая Валю, и Павликов замолчали. В зале повисла гнетущая тишина. Артисты могли бы продолжать спектакль и во мраке. Но по правилам обороны во время воздушных налетов и обстрелов зрители должны были укрыться в бомбоубежище.
И вдруг артисты вздрогнули. В зале, в рядах кресел, где сидели закутанные в платки женщины, военные, приехавшие ненадолго с переднего края обороны города, ленинградцы, нашедшие в себе силы дойти до театра, — вспыхнул огонек. Он светил слабо, потому что излучался обыкновенным карманным фонариком. Но к нему сразу же присоединился второй, третий, пятый… Бойцы вставали со своих мест, пробирались между рядами кресел к барьеру оркестровой ямы и, пригнувшись, чтобы не мешать сидевшим сзади, старательно направляли свет своих карманных и аккумуляторных фонарей на сцену, на оцепеневших от изумления актеров. Скоро десятки световых лучей соединились на сцене, и стало почти так же светло, как если бы горели обычные театральные «юпитеры».
И актеры заговорили вновь. Диалог Сафонова и Вали продолжился.
— Нет, хорошо, — сказал Сафонов.
— А как вспомню березки, около, — вспомню, — мама стоит и брат…
Спектакль шел, действие развивалось, драматизм происходящего на сцене сливался с драматизмом жизни за стенами театра.
Так до конца спектакля.
До конца
Фонарики солдатские светили.
Нет, не они!
То русские сердца
На подвиг звали и опорой были… —
писал один из тех, кто это видел, поэт Петр Ойфа в стихотворении, посвященном Марии Григорьевне Петровой.
…Я тоже выхватил фонарик свой,
И бледный лучик бросился на сцену
С другими вместе — к девушке родной,
К неповторимой жизни и бесценной.
Хоть к Пулкову — в траншеи снеговые
Ее пусти сейчас — и поведет бойцов!
Как будто атакующей России
Пред нами встало гневное лицо.
И мы в тот боевой и грозный час
Все, как один, отдавшись власти чувства,
Увидели прекрасный без прикрас
Бессмертный подвиг русского искусства.
Среди блокадных реликвий потомки найдут не только фотографии Вали Анощенко, воплощенной Машей Петровой, но и портреты самой Маши Петровой, такой, какою она была в дни войны. Ее запечатлел на полотне один из блокадных художников — Ярослав Николаев. Петрова стала героиней ряда его портретов и картины «Пурга», вобравшей в себя символические черты блокадной жизни. На этих фотографиях и портретах перед глазами потомков возникнет юное, очень серьезное, иногда задорное лицо молодой женщины. В нем — сосредоточенная деловитость, энергия и то душевное подвижничество, которое в тяжкие минуты жизни дает человеку силы для борьбы.
…В конце сорок первого года Петрова читала по радио корреспонденцию о том, как фашисты бомбили Марсово поле, могилы героев Революции. А через двадцать лет, в конце шестьдесят первого года, артистка выступила по радио и телевидению с чтением рассказа Веры Пановой «Трое мальчишек у ворот» — рассказа о трех послевоенных мальчишках, об их знакомстве с Марсовым полем, с могилами жертв Революции; о священном огне, горящем здесь всегда — не только в память героев Октября, но и в честь героев блокады. Артистка Петрова вернулась после войны к своим верным и благодарным юным радиослушателям, и они снова слали ей письма — нет, не ей, а мальчишкам и девчонкам, которые возникали в эфире, когда артистка читала у микрофона очередную передачу.
После войны Мария Григорьевна Петрова была удостоена почетного звания заслуженной артистки республики. На следующий же день после опубликования Указа радиослушатели прислали в Дом радио такое письмо: «Заслуженной Вы стали со вчерашнего дня, но народной Вы стали много лет назад. Вы наша артистка, для всех нас, для всего народа, значит — народная».
Когда-то давно, не могу теперь припомнить где, прочел я рассказ о двух ораторах древности, выступавших перед огромной толпой в часы опасности для страны. Оба оратора потрясали слушателей своим искусством. Но воздействие их речей оказалось различным. Прослушав первого, люди восторгались: «Как прекрасно он говорит!» После речи второго брались за оружие. Великая Отечественная война, блокада Ленинграда дали своего оратора — Всеволода Вишневского. Он оказался оратором второго типа. А форум ему заменило радио.
Летчик Петр Чепелкин, услышав 1 мая сорок второго года речь Вишневского по радио, говорил другу:
— Знаешь, я под впечатлением речи Вишневского… когда я слушал его, у меня мурашки бегали по телу. Такие слова — аж за душу берет. Он что-то такое поднимает в тебе, что и не объяснишь! Отчаянность какая-то появляется, и, понимаешь, драться хочется, да так, чтобы щепки летели от гадов в воздухе.
Петр Чепелкин дрался так, как научил его Вишневский: щепки летели в воздухе от вражеских самолетов. Он погиб в воздушном бою над Кронштадтом.
