Осада продолжалась шестьдесят дней. Северный город и крепость оборонялись упорно. Солдаты падали и умирали, и продырявленные плащи прикрывали их. Зачем шла осада? Да просто войска Габсбургов стремились удержать Аррас, а войска Бурбонов хотели его взять. Две королевские династии спорили между собой на языке осадных орудий и шпаг.

С точки зрения современной географии правы были Бурбоны: Аррас расположен на французской земле. Зачем же оставлять его в руках испанцев, пришедших из захваченных ими ранее Нидерландов?

Среди тех, кто сражался под стенами крепости, находился молодой гвардейский офицер. Он дрался бесстрашно, поднимая своих солдат в самые отчаянные атаки. А по ночам, когда тлели огоньки походных костров, он подбирался к средневековой крепостной ограде, к деревянным горнверкам и бастионам, дразня вражеских часовых своей бесшабашной дерзостью. Или усаживался на барабан и при свете костра сочинял письма возлюбленным и стихи без адреса, где любовь, шпага, военные и сердечные атаки слагались в пеструю романтическую смесь. Офицера не слишком занимали политические интриги Армана Жана дю Плесси, фактического правителя Франции, более известного под именем кардинала Ришелье. Еще меньше интересовали его помыслы Людовика XIII: слабость и безволие не вызывали у нашего героя симпатий. Война была для него забавой, средством привести в волнение кровь. К тому же молодому офицеру требовались деньги. Он сочетал в армии полезное с приятным.

Военная история знает немало знаменитых осад: Мец, Ла-Рошель, Карс, Страсбург, Варна, Плевна… Но, пожалуй, у стен Арраса в 1640 году впервые сражался поэт, считая шпагу продолжением руки, а перо — продолжением шпаги. Впервые — если, конечно, исключить возможность того, что Гомер потерял зрение при осаде Трои.

Получив серьезную рану — удар саблей в лицо, — но взяв Аррас и снискав нежные взгляды красоток, юный герой вернулся в Париж и увлекся там лекциями вольнодумного ученого-материалиста Пьера Гассенди, а потом начал сочинять пьесы…

Одним словом, нашего гвардейца звали Сирано де Бержерак.

Он умер тридцати шести лет, не дождавшись славы, к которой стремился. Он явил собою грустный пример богато одаренного неудачника, творческой личности, не сумевшей выявить заложенных в ней возможностей, человека, которому судьба препятствовала во всех его начинаниях, стремлениях, страстях.

Автор злых и остроумных комедий, Сирано померк в лучах славы своего современника Мольера. Талантливые памфлеты Бержерака, направленные во многих случаях против кардинала Мазарини, не столько прославили писателя, сколько умножили число его врагов. Близкие родственники отвернулись от Сирано: ханжи и мещане не способны понять страстей художнической натуры. Сирано предавался веселью и развлечениям, но тяжелая болезнь лишила его именно тех радостей, к которым он стремился. Неблагосклонная судьба отнимала у него все, к чему он протягивал руки. Танталовы муки, доставшиеся на долю писателя, мало в ком вызывали сочувствие: Сирано был слишком независим, дерзок и горд.

Даже посмертная известность оказалась у этого незадачливого человека причудливой и насмешливой. Поэт и драматург Эдмон Ростан превратил полузабытого реального человека в знаменитый театральный персонаж. В комедии Ростана, названной именем ее героя, Сирано говорит: «Мне даже смерть не удалась». Ни жизнь, ни смерть. Одно лишь вечное театральное перевоплощение. Странный и несчастливый человек стал романтическим героем на сцене. Здесь началась его новая биография, отмеченная удачей, славой, овациями и цветами. Смерть впервые отступила перед ним.

Ростан написал героическую комедию «Сирано де Бержерак» в 1897 году. Премьера ее состоялась 28 декабря того же года в театре Порт-Сен-Мартен, ставшем к этому времени центром литературно-театральной жизни Парижа. Главную роль играл Бенуа Констан Коклен, основатель одной из сценических традиций исполнения этой роли. Через десять с лишним лет, когда Коклена уже не было в живых, состоялось тысячное представление пьесы. Сын Коклена, Жан, актер и директор театра, играл в этом спектакле кондитера Рагно. Когда во втором акте капитан де Кастель-Жалу попросил Сирано, как и следовало по пьесе, представить графу де Гишу его гвардейцев и Сирано должен был произнести свой знаменитый монолог о гвардейцах-гасконцах, новый исполнитель роли — Ле Баржи — неожиданно для всех вышел на авансцену и прочел совсем другие стихи. Смысл их, в вольном переводе, сводился к следующему:

— Нет, рота не полна. Смерть похитила из ее рядов великого воина. И не я должен был бы воспевать героизм гвардейцев-гасконцев. Пропустим же триолеты. Пусть сегодняшний спектакль пройдет как бы при бое барабана — как принято на похоронах полководцев…

Прозвучало стихотворение Ростана, посвященное памяти Коклена-старшего. Произошел единственный случай в сценической истории знаменитой пьесы, когда были пропущены широкоизвестные поэтические строфы о гасконцах.

С тех пор Сирано в разном обличье, в различной актерской трактовке пленял зрителей на многих сценах мира и принес яркий успех многим замечательным актерам и театрам.

Ровно триста лет со дня осады Арраса никто не мог предполагать, что Сирано де Бержераку придется пережить еще одну осаду, на этот раз куда более длительную и страшную. И что, выдержав ее, поэт де Бержерак найдет оправдание всей своей незадачливой жизни. И тем более никто не знал, что в дни этой осады рядом со сценическим героем встанут еще два человека, которые, по-своему, очень напоминали Сирано.

Каждое поколение заново знакомится с памятниками искусства, заново их для себя открывает и осмысливает. В сезоне 1899/900 года в зале нижегородского театра увидел героическую комедию Ростана Максим Горький. Он высказал свой восторг в статье для «Нижегородского листка» и в письме к Чехову. В «Нижегородском листке» Горький писал:

«Герой комедии Ростана — один из тех немногих, но всегда глубоко несчастных людей, на долю которых выпадает высокая честь быть лучше и умнее своих современников. Чем выше над толпой поднимается голова такого человека, тем больше ударов падает на эту голову…

Пьеса Ростана возбуждает кровь, как шампанское вино, она вся искрится жизнью, как вино, и опьяняет жаждой жизни».

Мое поколение познакомилось с «Сирано» в последних числах апреля сорок первого года, когда на сцене Ленинградского театра имени Ленинского комсомола состоялась премьера спектакля по пьесе Ростана, поставленного замечательным режиссером Владимиром Николаевичем Соловьевым.

До войны оставалось семь недель. Но мы не ждали войны, во всяком случае, мы, молодые люди сорок первого года. Осада Арраса выглядела для нас на сцене не слишком драматично, скорее театрально, хоть это и была одна из лучших сцен спектакля, его центральное звено. Мы улыбались, слушая жалобы голодающих солдат капитана Карбона де Кастель-Жалу, попавших в окружение:

— Я голоден!

— Я умираю!

— Я съел свой собственный язык!

— Есть дайте что-нибудь!..

Слова «окружение», «голод», «хлеб» за сто дней до блокады звучали для нас отвлеченно.

А когда после пятого акта в последний раз падал занавес, на авансцену вместе с Сирано, Роксаной, Ле-Бре и другими героями спектакля выходил высокий сутулый человек с бородкой и неловко кланялся, рассеянно глядя в зрительный зал. Длинный пиджак висел на нем небрежно. А папироса была засунута в рукав.

Постановщик спектакля Соловьев. Режиссер. Театровед. Педагог. Переводчик, знающий четыре или пять языков. Страстный энтузиаст театра. Соратник и единомышленник Мейерхольда. Один из блестящих ученых советского театра, чье имя стоит в одном ряду с именами А. А. Гвоздева, С. С. Мокульского, И. И. Соллертинского. Обладатель лучшей тогда в Ленинграде библиотеки по театру на многих языках мира.

Он вырос в театре. Мать — помощница костюмерши в балетной труппе. Отец — сотрудник монтировочной части театра. Тетка — костюмерша оперной труппы. Игрушкой служил ему театральный макет. Вера в искусство театра, фантазия, наивная непосредственность родилась в детстве и осталась до конца жизни.