Святой Денис в Гелиополисе сидел на башне или обсерватории, созерцая в телескоп распятие нашего Спасителя, видное вдалеке.

То же самое можно сказать о большинстве наших авторов. Вот как Поуп неправильно перевел гомеровскую ссылку на Сириус:

Генри Кирк Уайт в книге «Тайм» пишет:

Шелли в «Ведьме Атласа» писал о малых планетах:

и в книге «Принц Атаназе» игнорирует движение звезд:

Диккенс в книге «Трудные времена» делает то же самое, описывая смерть Стивена Блэкпула. Страдалец успокоился, глядя на яркую звезду, часами светящую до дна Старой адской шахты. По словам самого бедняги: «Часто, когда я приходил в себя и видел, как светит она мне в моем несчастье, я думал, то была звезда, что вела к дому Нашего Спасителя».

Карлайль, который хотел занять должность астронома в Эдинбургском университете, в своей книге «Французская революция» следующим образом ссылается на события в Париже в ночь на 9 августа 1792 года: «Ночь… «прекрасна и спокойна»; Орион и Плеяды тихо светят с высоты», хотя Орион восходит только к рассвету; и далее еще большая глупость: «Над головой, как всегда, Большая Медведица тихо вращается вокруг Волопаса».

Но Диккенс в романе «Наш общий друг» сделал, возможно, самую грубую ошибку из всех. Описывая морское путешествие, которое «привело к дому маленького Белла», он сказал, что земля обращается вокруг солнца за месяц, а не за год. Уоллес в книге «Бен-Гур» заставляет шейха Илдерима давать невозможные звездные имена родителям своей великой команды – Сириус из ненавистного языка римлян вместо прекрасного имени Аль-Шира-пустынника; и Мира, неизвестное ему, да и никому больше, имя, пришедшее лишь через 16 веков, а греческое Антарес было присвоено одному из победоносной четверки.

С привычной частотой появлялись ошибки в отношении Луны и планет. Венера и молодая луна у многих авторов восходили на закате. Таких ошибок много у Шекспира, хотя он был современником Галилео и Кеплера. Но ему, похоже, было известно воздействие Луны, этой «повелительницы вод», на приливы и отливы[23], ибо в «Гамлете» мы находим:

И в пьесе «Король Генрих IV»:

Марриат, хоть и был морским капитаном, пишет об убывающем лунном серпе, видимом рано вечером, а X. Райдер Хаггард нечто похожее приводит в «Копях царя Соломона» – книге, которая, кстати, была заказана для библиотеки института минералогии! Чарльз Вольф в своей книге «Погребение сэра Джона Мура» после битвы под Корунной, 16 января 1809 года, пишет: «И было это под лучами луны, прорывавшимися сквозь ночной туман», а ведь луна не светила той ночью, не важно, ясной или туманной; и, наконец, Кольридж в своей «Песне старого моряка» пишет:

Что уж говорить о знаниях астрономии, демонстрируемых современными газетами, – они не просто смехотворны, их безграмотность вызывает острую печаль.

Писатели-классики гораздо чаще прибегали к ссылками на звезды, чем наши современники. Недаром Квинтилиан в I веке н. э. в своем труде Institutio Oatoria настаивал на абсолютной необходимости знания астрономии для понимания поэзии. И такие утверждения были верны, по крайней мере для тех времен.

То же можно сказать и о Данте, чье близкое знакомство со звездной наукой XIV века проявляется во всех его работах – фактически «Рай» можно назвать поэтическим оформлением птолемеевой системы. Мильтон, «поэт-историк астрономии своей эпохи», писал, что точность его астрономических фактов заслуживает той же чести, что и красота его языка, но он ошибся, поместив Змееносца в «арктическое небо», и только в его поздних трудах мы видим отход от Птолемеевых теорий.

Теннисон делает многократные и прекрасные ссылки на звезды, и всегда точен, если не учитывать его «безлунный Марс». Впрочем, он писал так до открытия, сделанного Асафом Холлом. Лонгфелло и Лоуэлл знали звезды очень хорошо и прекрасно продемонстрировали это в своих произведениях.

Андромеду Аратоса и Андромеду Эратосфена, Гиппарха и Птолемея представляет на небе дочь Цефея и Кассиопеи, царя и царицы Эфиопии, которая была прикована цепью к скале на поживу морскому чудищу. Это было сделано в наказание ее матери, которая хвасталась, что превосходит красотой нереид. Полагают, что Андромеду упоминала в свих стихах в VII веке до Рождества Христова Сапфо, а Еврипид и Софокл в V веке написали драмы, в коих она была героиней. Но созвездие, названное в ее честь, по-видимому, относится к гораздо более раннему периоду, и нам, возможно, придется обратиться к евфратским временам, чтобы узнать о его происхождении и происхождении всей семьи Андромеды и Кита. Сейс утверждает, что она появилась в великом вавилонском произведении «Эпос о Сотворении мира» более чем за два тысячелетия до н. э., в истории о Бель Мардуке и драконе Тиамат, которая, несомненно, была положена с основу легенды о Персее и Андромеде. Ее упоминали и в Финикии, где очень рано сказывалось халдейское влияние.

Это созвездие всегда носило название Андромеда, зачастую с прибавлением Скованная Женщина, и многие классики, писавшие по-латыни, упоминали его как хорошо известное и глубоко почитаемое. Цезарь Германик называл ее Вирго Девота, один схоласт – Персей, невестой Персея, а Манилий и опять же Германик Цефеей, по имени ее отца.

В некоторых изданиях «Альфонсовых таблиц» и «Альмагеста» она зовется Аламак, по названию ее гамма-звезды. У аль-Бируни Андромеда описана как «Женщина, не имеющая мужа». Это же определение повторяется и у Байера в Carens Omnino viro. У Али Абена Редуана (Гали), латинского переводчика арабского комментария к Четверокнижию, она названа Аснада, а в «Берлинском кодексе» описывается как Анснада, то есть женщина, не имеющая живого мужа. Это название появилось в результате многократного перевода имени Алармалах (Вдова), данное Андромеде аравийцами. Но филолог Буттман заявил, что это имя происходит от Анронеды, еще одного ошибочного слова. Антамарда у индусов является вариацией классического имени.

Возможно, исходная фигура, как изображал ее Дюрер, представляла собой юную и прекрасную женщину, привязанную к скалам, по утверждению Страбона, в Попе, библейской Иоппие. Иосиф Флавий писал, что в его время на берегу еще оставались следы от ее цепей и кости ступни чудовища. Но этот автор, «не принявший греческой мифологии, отмечает, что эти следы отражают не правдивость, а древность этой легенды».

Другие, которые вполне естественно полагали, что Иопа находится слишком далеко от ее родины, утверждали, что эта скала находится в Эфиопии, а сама Андромеда была негритянкой. Овидий выразил это в своей фразе «родина придает свой цвет», хотя он следовал версии Геродота и считал родиной Андромеды Индию. Манилий[24], напротив, в своей версии описал ее как nivea cervice, но Эфиопия в этой легенде, возможно, располагалась на побережье Красного моря в Юго-Западной Аравии.