Хозяйка сложила руки на груди: «Ничего я не верну».

Разглядывая бесстрастное лицо этой женщины, Мирон открыл было рот, чтобы протестовать, но все приходившие на ум возражения казались ему недостаточными. Он закрыл рот. В любом случае, почему бы он стал торговаться с беззастенчивой воровкой из-за какой-то жалкой пары сольдо? Согласно «Рекомендациям», ему подобало проявить аристократическую снисходительность или даже презрение. Мирон надменно произнес: «Это не имеет значения. Не ожидайте чаевых, однако». С этими словами он повернулся на каблуках и промаршировал на улицу. В каком-то смысле он одержал победу. Он покинул «Приют скитальца», не поступившись достоинством, а хозяйка заведения, в принципе, теперь должна была сгорать от стыда. Кроме того, жизнь преподала ему полезный урок, за который не жалко было заплатить два сольдо.

Выйдя на площадь, он сел за столик в кафе и позавтракал рыбными котлетками с чаем, после чего прошел по бульвару, под облачными вязами, к зданию космопорта. Надзиратель, стоявший на прежнем месте, вежливо отдал ему честь. Мирон ответил сухим кивком. Пройдя на посадочное поле, он заметил «Гликку» в сотне метров от выхода – судно крупнее «Глодвина», явно надежной конструкции, но лишенное эстетических претензий и застенчивой элегантности частной космической яхты. Корпус «Гликки» некогда был покрыт суровой синевато-серой эмалью с темно-красными обводами, но теперь через полустертую эмаль проглядывал серовато-белый грунтовочный слой, местами заляпанный оранжевым вяжущим материалом, герметизировавшим глубокие царапины, отметины, оставленные мелкими метеоритами, и прочие повреждения. Под открытым люком правого трюма стоял передвижной подъемник, хотя в данный момент никто ничего не загружал.

Мирон пересек опаленное пламенем двигателей посадочное поле и поднялся по ступеням трапа, ведущего к распахнутому настежь входному люку главного салона «Гликки». В салоне он нашел Малуфа и Шватцендейла, задержавшихся за завтраком. Они приветствовали его дружелюбно, но спокойно, как старые знакомые. «Присаживайся, – пригласил Малуф. – Ты уже завтракал?»

«Я съел две рыбные котлетки под томатным соусом и выпил пару чашек перечного чая, – признался Мирон. – По сути дела я уже позавтракал».

Винго, гремевший кастрюлями в соседнем камбузе, услышал его и тут же принес Мирону миску фасоли с беконом, а также две поджаренные ячменные лепешки, сопровождая свои действия следующим строгим наставлением: «На паршивых планетах кормят всякой дрянью. На борту „Гликки“ мы не предаемся гурманскому обжорству, но и не корчим из себя эстетов-аскетов. Так или иначе, в изучении тонкостей местной кулинарии обычно нет необходимости».

«Такие вопросы у нас решает Винго, – сообщил Мирону Шватцендейл. – Если он находит на местном рынке что-нибудь привлекающее его внимание, это подают на ужин. Винго внимательно следит за последствиями: если нам не становится плохо от нового блюда, он иногда осмеливается попробовать его сам».

Винго ухмыльнулся до ушей. «Мне редко приходится выслушивать жалобы, – успокоил он Мирона. – Если ты соблаговолишь последовать за мной, я покажу тебе каюту суперкарго. Мы с Шватцендейлом уже сложили вещи бедняги Крима в камеру хранения на космическом вокзале. Каюта проветрилась, на койке свежие простыни. Думаю, ты тут освоишься».

Мирон отнес свой чемоданчик в каюту и вернулся в салон.

За столом оставался один капитан. Он спросил: «Надеюсь, тебя устраивает каюта?»

«Да, разумеется – я готов приступить к работе».

«В таком случае я объясню, в чем будут заключаться твои обязанности. Они разнообразнее, чем можно было бы ожидать». Малуф задумчиво взглянул на потолок и продолжил: «Попытайся разобраться в методах, применявшихся Кримом. В этом отношении могут возникнуть затруднения. Несмотря на множество его талантов и познаний, Хильмар Крим относится к категории людей, которых… как бы это выразиться… невозможно отнести к какой-либо категории».

Мирон кивнул: «Это меня не удивляет».

«Крим неприязненно обращался с некоторыми пассажирами, что приводило к излишним трениям. В ответ на запрос, казавшийся ему нерациональным, вместо того, чтобы затратить пять минут и удовлетворить запрос, Крим разъяснял, почему пассажиру следовало изменить взгляд на вещи. Например, если пассажир страдал несварением желудка, Крим рекомендовал ему холистический подход вместо того, чтобы выдать требуемую пилюлю, и споры по этому поводу продолжались несколько часов, пока позеленевший пассажир не скрывался в туалете, схватившись за живот. Если я пытался вмешаться, Крим заявлял, что он придерживается самых высоконравственных принципов, в связи с чем мне оставалось только чувствовать себя беспринципным шарлатаном».

Мирон снова кивнул и занес в маленькую записную книжку следующую пометку: «Инструкция №1: умиротворять пассажиров; выдавать лекарства по требованию».

«Вот именно. А теперь – о записях и счетах. Опять же, в этом отношении я вынужден подвернуть Крима критике. Он был настолько одержим монументальной компиляцией законодательств Ойкумены, что рассматривал финансовый учет как невыносимый каторжный труд, которого следовало избегать всеми возможными средствами. Когда его упрекали в нерадивости, он утверждал, что безошибочно хранит в памяти все существенные цифры и может восстановить их на бумаге в любой момент, когда это потребуется. Однажды я спросил его: «Чтó, если превратность судьбы заставит вас покинуть наше судно – например, если вас убьет бандит или если вы умрете от кровоизлияния в мозг?»

«Чепуха, такого не может быть!» – безапелляционно заявил Крим.

«Пусть так, – настаивал я, – но чтó, если вас арестует полиция и вас бросят в тюрьму? Кто, в таком случае, сможет расшифровать ваши каракули?»

Крим рассердился. По его словам, такая перспектива была слишком маловероятной, чтобы ее можно было рассматривать всерьез. Никакая полиция не посмела бы задержать человека, вооруженного такими средствами правовой и процессуальной защиты, какими располагал он, Хильмар Крим. Но он ошибался. Его так-таки арестовали и бросили в тюрьму – и теперь для нас потеряно огромное множество учетных записей, которые он держал в голове. На мой взгляд, этот эпизод говорит сам за себя».

Мирон пометил в записной книжке: «Инструкция №2: вести надлежащие записи; избегать полиции».

«Ты меня правильно понимаешь». Малуф приступил к описанию других обязанностей суперкарго. Мирону надлежало регистрировать загрузку и разгрузку товаров, оформлять транспортные накладные и, по мере необходимости, обеспечивать получение разрешений на импорт и экспорт. Наблюдая за погрузкой и разгрузкой в каждом порту, он должен был удостоверяться в том, что все соответствующие грузы доставлялись получателю, даже если бы для этого ему пришлось самому перетаскивать их из трюма на передвижную платформу.

Мирон записал: «Инструкция №3: следить за погрузкой и разгрузкой, подробно регистрируя все, что перемещается из трюмов и в трюмы».

Малуф продолжал: «Суперкарго должен удостоверяться в том, что вся плата за перевозку была внесена перед загрузкой товаров – в противном случае вполне возможно, что мы будем доставлять грузы, не извлекая никакого дохода, так как грузополучатели нередко отказываются оплачивать счета за перевозку, и в результате у нас на руках остаются бесполезные товары, что приводит к множеству затруднений».

Мирон записал: «Инструкция №4: обязательно требовать предоплаты перевозки грузов, в том числе всех сборов и пошлин».

«Как видишь, – говорил Малуф, – идеальный суперкарго – человек непреклонный, всевидящий и неотвязно настойчивый. Его ум подобен западне, не упускающей никакие сведения, он не верит нахальным утверждениям складских работников и не уступает давлению со стороны портовых чиновников, как бы они ни пытались его запугивать».

«Сделаю все, что смогу», – упавшим голосом отозвался Мирон.

«Надеюсь, этого будет достаточно, – сказал капитан. – У нас на борту вечно не хватает рабочих рук. Каждый выполняет несколько функций одновременно – особенно суперкарго, время от времени вынужденный помогать стюарду или механику, а также брать на себя обязанности подсобного помощника на все руки. Это понятно?»