На следующих страницах подробно излагался текст законодательных положений правительства Танджи. Кроме того, приводилось описание тринадцати кантонов, составлявших континент Лиро.

Мирон отложил «Рекомендации», снял капитанскую форму и надел обычную одежду астронавта, принятую во всех уголках Ойкумены: темные брюки, свободные в бедрах, собранные в лодыжках и заправленные в черные башмаки, рубашку с длинными рукавами из мягкой темно-синей материи и рабочую кепку с козырьком.

Выйдя из гостиницы, Мирон прошелся к площади по переулку Фимрода и остановился, чтобы сориентироваться. Высаженные через равные промежутки деревья, непропорционально высокие, довлели над площадью. Облачные вязы, сооружения из темных деревянных брусьев, непривычная прозрачность воздуха – все это производило на Мирона впечатление галлюцинации. Казалось, что он смотрел на диораму, на сценические декорации или на что-то вроде детского миниатюрного городка. Мирон несколько раз моргнул – иллюзия исчезла.

В ближайшем кафе он заказал чай с печеньем. Отдыхая под лучами вечернего солнца, он забыл о неприятностях и наблюдал за горожанами Танджи, спешившими по своим делам. Внешность их примерно соответствовала обычным ойкуменическим характеристикам, хотя, по мнению Мирона, в основном здесь попадались люди коренастые, круглолицые, скуластые и курносые, с квадратными подбородками, а цвет их волос, как правило, варьировал от темно-коричневого до почти черного – блондинов здесь не было. Костюмы обитателей Танджи тоже не привлекали внимания – за исключением головных уборов. Мужчины носили плоские четырехугольные шляпы из жесткого материала, темно-синие, темно-зеленые или черные, натянутые на макушку строго вертикально. Женщины красовались в более изощренных чепцах, сшитых вручную из накрахмаленных матерчатых салфеток нескольких цветов, уложенных складками в несколько слоев различной высоты и ширины так, что получалась поразительно хитроумная конструкция.

С особым интересом Мирон разглядывал проходивших мимо девушек, удивляясь их жизнерадостности. Они излучали бодрость и энергию; девочки помоложе передвигались почти вприпрыжку, как на пружинках, словно их подгоняло какое-то неуемное воодушевление. Иные выглядели достаточно привлекательно для того, чтобы Мирон напомнил себе о соответствующем параграфе «Рекомендаций». В большинстве своем девушки и женщины, однако, не вызывали у него восхищения – виной тому были, главным образом, их прически: по-видимому местная мода требовала, чтобы над каждым ухом выпячивался пушистый шарообразный или каплеобразный пуф из волос. Мирона отталкивало также общее выражение удовлетворенно-лукавого самодовольства, особенно заметное у самых хорошеньких девушек – можно было подумать, что все они только что съели по большой миске клубники со сливками, предназначенной не для них, и безнаказанно лишили кого-то этого угощения. Поглядывая на Мирона, они прежде всего замечали его гладкие светлые волосы, что заставляло их присмотреться повнимательнее, после чего они загадочно поджимали губы и слегка поднимали брови, прежде чем отвернуться – тем самым выражая недоверие к астронавтам и вообще к инопланетянам.

«Что ж, – сказал себе Мирон, – в любом случае, даже если бы я захотел, я не посмел бы скорчить страшную рожу и внезапно рявкнуть на какую-нибудь девушку – того и гляди, посадят за это в клетку или, что еще хуже, заставят на ней жениться!»

В конце концов Мирон решил, что глазеть на девушек значило тратить время попусту. Близились сумерки. Солнце уже скрылось за облачными кронами деревьев. Мирон покинул кафе и пересек площадь, чтобы рассмотреть поближе клетки для преступников. В клетке, находившейся посередине, он заметил молодого человека примерно своего возраста, безутешно сутулившегося на скамье. Мирон подошел к нему. Узник угрюмо покосился на зеваку. Мирон вежливо спросил: «Сколько вам еще осталось здесь сидеть?»

«Меня выпустят через час после заката».

«Надеюсь, вы не будете возражать, если я поинтересуюсь: за что вас сюда посадили?»

«Почему бы я стал возражать? Какая мне разница, в конце-то концов? Я приехал из Биркенхальтера на рынок, с грузом папагонов. Один упал с моей фуры, а я не заметил. Младший надзиратель вызвал инспектора; тот дал мне семь минут на уборку мусора. Я поднял папагон и положил его в кузов. На все про все я затратил шесть минут сорок четыре секунды. И все-таки несколько семян выпали из-под листа – я их не подобрал. Младший надзиратель наблюдал за мной и указал на семена инспектору. Тот оштрафовал меня на пятьдесят грошей. Я подождал несколько минут, а потом подбежал к младшему надзирателю сзади и дал ему хорошего пинка. Меня отвели к магистрату, тот посадил меня в клетку. Вот и все – теперь вы знаете не меньше моего».

«Неприятная история, – посочувствовал Мирон. – И что вы теперь будете делать, когда вас выпустят?»

«Я сам уже давно размышлял по этому поводу, – признался узник. – Но теперь, кажется, принял решение. Если бы после того, как меня освободят, я подошел к младшему надзирателю… Вон он маячит вокруг да около, все посматривает да поглядывает, жирный сопляк в квадратной черной шляпе! Так чтó я говорю? Если бы я выпорол его доброй лозой из орешника так, чтобы вся его нежная задница покрылась волдырями – отомстил бы я таким образом за все несправедливости во Вселенной? Если так, я с радостью провел бы в клетке еще денек! Но это невозможно: зло и обман глубоко заложены в самой сущности бытия. Мои усилия не смогли бы их искоренить. Поэтому я решил, что младший надзиратель как-нибудь обойдется без взбучки. Вместо этого пойду-ка я к „Осоловей-разбойнику“, съем кусок пирога с мускатным виноградом и выпью большую кружку горького эля. А потом найду свою фуру и уеду отсюда. И даже если по пути мне попадется младший надзиратель, я сделаю вид, как будто его нет. Месть сладка, но трюхать домой по сельской дороге под звездами ночи еще лучше!»

Мирон задумался, глядя на площадь, теперь уже залитую бледнеющим светом, отраженным от закатного неба, после чего сказал: «Вполне разумное решение – пожалуй, оно поможет мне самому справиться со своими неприятностями».

Заключенный мрачно кивнул: «В конечном счете месть не окупается».

«Вы правы! Если, конечно, не подвернется случай отомстить и незаметно смыться».

«Само собой».

«Значит, вы рекомендуете таверну „Осоловей-разбойник“?»

«Да, пирожные там отличные. И эль неплохой. Это клуб третьей категории, там порой веселятся не на шутку. Перейдите площадь, сверните в переулок Мельчера, пройдите еще метров шестьдесят – и вы уже там».

«Спасибо!» – Мирон отошел от клетки. Облака на западном небосклоне озарились киноварными, малиновыми и бледно-зелеными сполохами – необычное сочетание оттенков, с точки зрения Мирона символизировавшее странную атмосферу, царившую в Танджи.

Мирон снова пересек площадь, углубился в переулок Мельчера и увидел впереди вывеску, нависшую над мостовой:

Распахнувшись, тяжелые створки двойной двери пропустили Мирона в просторный пивной зал, освещенный тускнеющими закатными лучами, проникавшими сквозь высоко расположенные окна. Мирон нашел свободную скамью за длинным столом у боковой стены – там по меньшей мере какое-то время он сидел в одиночестве. Такие же столы окружали центральную площадку, где для танцоров был предусмотрен вощеный паркет. На возвышении у противоположной стены была водружена кафедра, откуда кто-нибудь мог бы обратиться с речью к собравшимся, если бы у кого-нибудь возникло такое желание. «Странный обычай!» – подумал Мирон; но это был странный мир в любом случае.

Под рукой оказался парнишка-официант. Мирон заказал кружку эля и попросил показать меню. Подросток покровительственно усмехнулся: «Эль я подам сию минуту, но „меню“, как вы выразились, у нас написано мелом, – он указал на большую черную доску, висящую над баром. – В „Осоловей-разбойнике“ не держат ресторанных штучек-дрючек!»