– С лихвой, Ронел. Ты спасаешь мне жизнь.

Ронел упирает локти в стол, и это уже само по себе отпугивает официантку, собиравшуюся подлить нам кофе.

– Но если ты меня подставишь, Дэн, то я загляну чуть глубже в криминальное дерьмо, случившееся в твоих окрестностях за последний год.

На данный момент я готов на любые сделки.

– Лады, Ронни. Я подпишу хоть какое признание, если тебе понадобится.

– И обещай мне сейчас же: не махать кулаками, никаких твоих тайных операций и лажи с «мокрой работой».

Я начал извиваться, протискиваясь из кабинки.

– Никакой лажи.

– Смотри у меня, Дэн, – замечает Ронел, швыряя на столик двадцатку, хотя ничего не заказывала. – Я только что получила пост лейтенанта и покамест не хочу с ним расставаться.

После пребывания в реке мой телефон булькает, вместо того чтобы чирикать. Я невольно проверяю, что там.

Хватит ждать, когда к тебе на выручку придет белый рыцарь [63] . Ты сам свой белый рыцарь.

Я прикрываю телефон ладонью. Ронел подозрительно щурится.

– Что-нибудь интересное, ковбой?

– Не-a, – отвечаю я, выскальзывая из кабинки. – Ничего интересного и полезного.

Ронни выскальзывает со своей стороны, и вдруг мы оказываемся очень близко друг от друга, и я не знаю, следует мне сдать назад или нет. Ронни же подступает еще ближе и кладет ладонь мне на спину. Глаза ее как два шоколадных драже, а губы, когда она улыбается, могут принадлежать какой-нибудь милой особе. Сейчас она улыбается.

– Ронни, – лепечу я, но и только потому, что не знаю, что еще сказать, а еще ее ладонь скользит ниже, за пояс моих джинсов.

Все это весьма публично, но я не могу не вспомнить о той ночи, когда мы были вместе, а она – довольно-таки безумной.

Должно быть, на лице у меня что-то отразилось, потому что Ронни смеется:

– Не льсти себе, Макэвой, я просто проверяю кое-что.

Она просовывает два пальца под резинку стрингов и хорошенько ею щелкает.

– Ты все еще в них, а?

Я киваю, уповая, что никто из полудюжины ранних пташек в закусочной не наблюдает за этим представлением.

– День выдался хлопотный, а запасные я с собой не ношу.

– Это может составить проблему, – отмечает Ронни, салфеткой стирая с руки речную грязь. – Ты не можешь показаться в «Бродвей Парк», выглядя как дряхлый старый бомж.

Слово «старый» в этом предложении совершенно излишне.

Мы заворачиваем в круглосуточный «Кей-Март» на Бродвее, чтобы я обзавелся одеждой, от которой не смердит сточными водами. Убедительная демонстрация значка Ронел заставила менеджера уступить ключ от туалета с душевой для сотрудников, и я посвящаю несколько минут выскребанию грязи из складок собственного тела и разглядыванию себя в зеркале, поросшем каким-то грибком между стеклом и алюминием. Выгляжу я весьма потрепанным, эдакой зомби-версией себя самого, и «Триллер» Майкла Джексона, проигрывающийся через акустические системы магазина, только усиливает это впечатление, – а может, именно он в первую голову и вложил это впечатление в мои мозги. Я встал по стойке «смирно», когда дошло до куплета Винсента Прайса[64], который мне всегда нравился, и вдруг осознал, что никакая музыка через акустику не звучит – а на самом деле никакой акустики просто нет.

Мне надо pronto взять себя в руки.

Изрядную часть своих вещей я сую в мусор, изъяв из их числа ботинки и куртку, которые сую в мешок.

За стенами душевой дожидается азиат с чашкой в руках, так что я бросаю туда пятерку, смекая, что приму любую карму, какая мне по средствам, а тот говорит:

– Да пошел ты, лысый. Я жду очереди в сортир.

Млин. Прям некуда ступить.

– Звиняй, мужик. Я думал, тебе нужен бакс.

– Потому как я кореец, так ведь?

Я слишком измотан для этого и боюсь постоять за себя, чтобы не спровоцировать очередной конфликт.

– Я извиняюсь, ладно? В общем. Просто верни мне пятерку или оставь себе, как хочешь. Никакой вражды. Анниенгхи гисейео[65].

Старик остается патриотически равнодушен к тому, как я коверкаю его птичий язык.

– Хватит болтать, лысый. Твои слова ранят мне мозг.

По какой-то причине столкновение с этим античным корейцем вызывает у меня нечто вроде мини-срыва. По-моему, это отчасти из-за хаотичности происходящего – этот тип ни с того ни с сего мне перечит, – а отчасти из-за этой штуки про лысого. Конечно, лоб у меня с проектируемую новую взлетную дорожку в аэропорту Кеннеди, но благодаря хирургическому искусству Зеба плешь исчезла, так что я не ожидал, что мои волосы так уж бросаются в глаза. И все же этот злой старый суеглот, дожидающийся очереди в туалет с пустой чашкой в руках, обозвал меня дважды. Неужто Иисусу такой напряг направить в мою сторону пару-тройку приличных людей? Я знаю, что они есть. Один – Джейсон. Эвелин – второй, под слоем протравы.

Ага. И Эдит была тоже. Помнишь?

Я хочу разреветься, как пьяная тетя. Хочу скрежетать зубами, пока не сотру их напрочь, и колотить кулаками в стену, но не делаю этого, и от натуги удержаться меня начинает трясти с головы до ног. Мгновение мне кажется, что у меня будет сердечный приступ, но момент проходит, и я без сил валюсь на стул рядом с корейцем.

Он обнимает меня костлявой рукой за плечи и говорит:

– Сынок.

А я думаю: «Ого! Неужто этот тип собирается удивить меня, став стереотипом и наделив меня самородком мудрости?»

– Ни разу не видел, чтобы человека трясло после как опростается. – Он хлопает меня по спине. – Наверное, чертовски опростался. Прям напрочь опорожнился внутрях. Пожалуй, обожду здесь пару минут, пусть вытяжка поработает.

Умно, но не мудро. Я вытаскиваю свои пять долларов из его чашки и выхожу прочь, обратно в свою жизнь.

Предрассветный сумрак в Манхэттене длится чуть дольше из-за урбанистической топографии, и свет, нащупавший магистральное направление, пробивается таким поблекшим и истрепанным, что падает на тротуары серыми, вялыми пятнами.

Ага, знаю. Вы думаете, что мне, наверное, следовало сконцентрироваться на своих проблемах вместо того, чтобы раздумывать о предутреннем свете в Манхэттене.

Вялый? Долбать меня в сраку.

«Бродвей Парк Хаус» находится в точности там, где я оставил его вчера вечером, – стоит на страже Центрального парка, построенный на деньги настолько старые, что они поначалу были козами. Ронел резко останавливает свой «Линкольн», ударившись передним колесом о бордюр и давая швейцарам понять, кто здесь главный, даже не успев выйти из машины.

Опытные мужики, уловив послание, держатся поодаль, но один молодой козлик ощетинивается из-за того, как попран «Бродвей Парк», и подлетает пулей.

– Могу я припарковать ее для вас, мэм? – осведомляется он, произнося «мэм» так, будто его папашка где-то владеет плантацией.

Ронни на него даже не смотрит.

– Не смей даже прикасаться к моей машине, пацан. А если кто-нибудь ее хоть пальцем тронет, отвечать будешь ты. Понял?

Малец мог выпалить какой-нибудь ответ, но к тому времени мы были уже по ту сторону двери.

Угроза, исходящая от Ронни, особенно эффективна на почтах и в отелях. Когда люди отвечают за какое-нибудь дерьмо. Стоит им бросить лишь взгляд на рабочее выражение лица Ронел Дикон, и им сразу приходит в голову: «Не я, боже, пожалуйста, только не я».

Ронни шагает через вестибюль прямиком к столику консьержки и щелкает пальцами дамочке, пытающейся спрятаться за монитор.

– Эй, эй, милашка, – бросает она. – Позови-ка мне Эдит Костелло к телефону.

Дамочка предпринимает формальную попытку поддержать политику приватности отеля.

– Мисс Викандер-Костелло не желает, чтобы ее беспокоили. Она прислала распоряжение.