Итак, я, утратив подобие какого бы то ни было достоинства, дергаюсь в конвульсиях на заднем сиденье полицейского авто, а поскольку нить повествования сплетает искренне ваш, традиция требует в этом месте дать поток сонных образов, а может, краткую ретроспективную вспышку. Набросать пару абзацев, навести лоск на предысторию. Прекрасная пресс-перктива, правда? Не считая того, что я вроде как не могу отключиться полностью.

Это дьявольски типично. В Ливане мы ради прикола время от времени «тазили» друг друга. Обхохочешься, правда? Послать пятьдесят тысяч расслабляющих мочевой пузырь вольт через парня посреди его еженедельного телефонного звонка своей невесте. Как же мы ржали! Это продолжалось не один месяц, пока штаб-сержанта не хватил сердечный приступ до такой степени, что он отправился в почетную отставку на родину, не пользуясь правой ногой. Суть тут в том, что меня поджарили дюжины раз, не вырубая меня напрочь. В точности как сейчас.

И вот я скриплю зубами достаточно жестко, чтобы выщербить эмаль. Все мое тело залубенело, как гладильная доска, а вокруг моей башки зудит гало мученика.

Мне бы следовало вырубиться. Боль просто несносна.

Сосредоточившись из всех сил, я плюю три слова в лицо Кригеру:

– Садани… мне… снова.

Кригер – мужик верный и просьбу исполняет.

В отключке у меня возникают видения. По большей части о Софии Делано, чего и следовало ожидать, потому что между нами гудит такое сексуальное напряжение, что впору подключать холодильник для пива.

Инцидент, проносящийся у меня в сознании, открывает многое обо мне самом и моих разнообразных подсознательных страхах. Я в своей старой квартире, этажом ниже Софии, и, выходя из душа, обнаруживаю ее стоящей там в спортивной форме, держа мое полотенце на пальце.

– О, малыш, – говорит она, и голос ее преисполнен чувственностью годов потребления «Джеймисона» и «Мальборо». – Ты выглядишь замечательно.

Мне как-то не кажется, что выгляжу я замечательно, да и никогда не казалось. Но вот в моей ванной женщина, напоминающая Оливию Ньютон-Джон в «Ближе к телу»[22], заявляет, что я замечательно выгляжу, а это всегда недурное начало дня.

– Спасибо, София, – говорю я, пытаясь прикрыть причиндалы, не пользуясь руками. Хитро́. – Ты тоже выглядишь замечательно. Потрясающе.

Она смеется:

– Малыш, ты даже не представляешь. Я отправляла домой враскоряку мужиков и покрупнее тебя.

Это нечестно. Это женщина самого подходящего для меня возраста, то есть вписывающаяся в мои параметры плюс-минус десять лет, развязна ровно настолько, насколько надо, сексуальной привлекательности ей хватит до последнего дня жизни, но она думает, будто я ее давно сделавший ноги мудила-муж.

Она пятится с полотенцем, и мне не остается ничего иного, как следовать за ней.

– О, малыш, – придыхает она, альвеолярными взрывами согласных заставляя меня ощутить легкое возбуждение, собственную низость и бесхребетность.

«Я не смею злоупотреблять доверием женщины в бредовом состоянии», – вещает моя ангельская сторона.

Другой наплечный демон парирует: «Ага, но будет ли здесь хоть одна жертва? Да ты делаешь даме любезность!»

Я отчасти ожидаю от Софии очередного комплимента мне на погибель, но она вместо того заявляет:

– Я думала, он был больше, Кармин. Разве он не был больше? Тебе следует посмотреть, какой у Дэна.

Хоть я и не знаю, кто из нас должен чувствовать себя уязвленным, но возбуждение выходит из меня, как воздух из проколотого надувного животного, и я бормочу какую-то неуклюжую шутку насчет аспекта зрения. София не смеется, а вместо того вовсю пускается в иносказания:

– Все теперь кажется меньше, как места моих детских игр.

Глубоко. Чересчур глубоко для мужика на полувзводе, выбравшегося из душа.

А на Софию нисходит момент просветления.

– Мне надо бежать, Дэн. Кармин может позвонить, а ежели меня не будет у телефона, начнется обубенный фейерверк.

Выхватывая полотенце из ее пальцев, я киваю. Мне хотелось, чтобы она ушла, но теперь, когда она действительно вознамерилась, я чувствую себя обманутым.

София целует меня так крепко, что мой срам забывает об оскорблении.

– Вот так-то лучше, малыш, – приговаривает она с улыбкой, которая может предназначаться даже мне.

Когда она скрывается, я возвращаюсь в душ.

Я чувствую, что всплываю на поверхность, но взгляд глаз Софии еще со мной. Вот только не небесно-голубых, а скорее грязно-бензинных.

«Это не глаза Софии, – подсказывает мне подсознание. – Обрати внимание на эти густые брови, не говоря уж о резиновой маске для садо-мазо».

С подсознанием у меня отношения довольно открытые. Даже малость нездоровые. Мы много беседуем, что вроде как опровергает то, ради чего его и назвали в первую голову подсознанием.

И тем не менее мой внутренний голос прав. София не щеголяет густыми бровями. Я трепыхаюсь, пытаясь врубиться в ситуацию.

Чувствую стул под собой. Способность вспомнить слово «стул» не обязательно свидетельствует об отсутствии повреждений мозга, но я полон оптимизма. Сквозь туман просачивается все больше информации. К примеру, офисный стул вроде как приковал меня к себе, а в комнате, вмещающей нас со стулом, с потолка ниспадают полотнища розового атласа. А еще я вроде бы совсем голый, не считая розовых кожаных стрингов, которых определенно с утра не натягивал. Может, это не на самом деле? Может, тазер таки перетряхнул мне мозги? Проморгавшись, я возвращаю миру четкость, в чем тотчас же раскаиваюсь.

Двое мужиков – предположительно Кригер и Фортц, – одетых в маски для садо-мазо и резиновые фартуки, радостно отплясывают джигу по обе стороны от установленного на табурете ноутбука. Пол застлан пластиком.

Что стряслось с человечеством? Некогда Мэрилин Монро, державшая яблоко, представлялась пикантнейшей штучкой на свете. А теперь у нас «фараоны» среднего возраста в масках для садо-мазо?

Я несколько раз кашляю, от чего мой мозг будто раздувается, после чего говорю:

– Знаете, мужики. Что бы ни случилось, мы хотя бы сохраним достоинство.

Отрицание. Вот это что.

– Эй, – говорит Фортц, и я знаю, что это он, не по единственному слогу, а по форме головы в виде котла донышком кверху и факту, что его узко посаженные глаза не совсем совпадают с отверстиями для них в маске. – Поглядите-ка, кто проснулся!

Кригер присвистывает:

– Благодарение Христу! Я-то думал, вторая стрелка могла его прикончить.

Фортц дает тумака партнеру в голое плечо, покрытое пушком.

– Так зачем же ты всадил в него вторую стрелку, олух?

– Был зол на тебя, Дерк, – говорит Кригер, язык тела которого прямо вопит: «сука». – Ты доставал меня всю неделю.

Дерк Фортц снова закатывает глаза:

– Блям, Криг. Мы же партнеры. Доставание идет в комплекте. – Он оборачивается ко мне: – Ну, ты здоров, если выдал такое. Еще ни разу не видел мужика, трепавшего языком после того, как его звезданули.

У меня позади глаз затаились полумесяцы боли, и мне ужасно хочется покемарить, но я соображаю, что поддержание разговора отсрочит надвигающийся на меня шквал дерьма.

– Смотря какое оружие. В прошлом году, когда в меня долбанули пятьдесят тысяч вольт, меня прям из шкуры вытряхнуло. Что у вас там? Тридцать?

Фортц вытягивает губы дудочкой через дыру в маске.

– Не, пятьдесят. Ну, так сказано на стволе. С этими херовинами нипочем не угадаешь, правда? Пуля есть пуля. А тазеры, насколько понимаю, могут пуляться звездной пылью.

– Долбаное электричество, – добродушно соглашаюсь я, впадая в обратный стокгольмский синдром. – Паскудно невидимое дерьмо.

Кригер прерывает наш сеанс спайки.

– Дерк, мы уже дошли до пятнадцати штук, – стучит он по экрану ноутбука. – Пора уже натереться маслом.