Важно ли для неё, что она оказалась в баре Ямы? Вовсе нет, ключ-то у неё.

Лиза поджигает папиросу и снова впускает в себя скользкий серпентарий дыма.

Ей хорошо, пьяно и похуй на обстоятельства и растраченную в пустую жизнь; она крутится на стуле, а ей кажется, что на ржавой, покрытой забвением карусели в забытом Чикагском парке. Голые, изуродованные природными катаклизмами деревья в её полуснах стоят в цвету и прибивают смрадный алкогольный запах ароматами созревших яблок и апельсинов. Карусель разгоняется до немыслимых скоростей, и деревья, вросшие в зрачки пышными кронами, резко меняют окрас от антрацитового до жёлтого; когда деревья пылают алым заревом, в её арендованной кабинке появляется ещё один пассажир. Он темноволос, кареглаз и достаточно юн, чтобы отдать ему просроченную девственность.

— Хочешь выпить? — его дыхание скатывается по её волосам только сорванными ежевичными ягодами.

— Да, — её голос замедляет ход карусели.

— Это виски, — отмечает он и протягивает пыльную бутылку; на ней ещё свежи отпечатки его пальцев.

За нагретой чужими руками пылью в бутылке просматривается колькотаровая жидкость; Лиза взбалтывает виски, и теперь они горят чёрно-оранжевым, как тлеющие камни в чаше на выборе фракции. Она делает долгую затяжку сигаретой и отпивает виски жадным глотком до середины бутылки; алкоголь согревает костяные перекладины рёбер, желудок и печень, будто укрывает акриловым пледом.

— Ты красивый, — говорит дивергент незнакомцу, но он тут же исчезает в лазоревом небе, его из кабинки вырывает воронка ветра.

— Ты, блять, охуела? — спрашивает чертовски ледяной ветер.

В мозгу Лизы происходит короткое замыкание, и карусель превращается в стул, деревья в фотографии бесстрашных, незнакомец в бармена, а ветер в Эрика. Все электропровода кайфа свисают теперь уже бесхозными кабелями внутри. Надолго ли?

— Это ещё что, ужратая сука? — он указывает на подожжённую самокрутку.

— Не знаю, — она нетрезвым взглядом смотрит на Лидера и его татуировки на шее. Прямоугольники разной ширины и длины превращаются в чернильное крошево; они съезжают под майку мелкими, изрезанными квадратами. Кайф тянет Лизу обратно в свою липкую пучину.

— Сейчас узнаешь, — Эрик перехватывает из руки неофита папиросу и прижигает ею, до въедливых шрамов, ладони неофита.

Элиза смеётся, в её фантастическом мире — это бабочка мазнула крыльями по ладоням.

Эрик взбешён её издевательским смехом. Эрик пытается привести её в чувства — бьёт по щекам крепкими, несмывающимися пощёчинами и засовывает ей в горло два пальца, принуждая Лизу выблевать кайф и алкоголь. Организм нехотя подчиняется, и дивергента выворачивает на тёмный пол.

— Ебанутая дура, не пройдёшь финальный тест, сдохнешь собакой.

До Лизы вряд ли дойдёт его ложное, лицемерное беспокойство, её глаза устало закрываются, и она совсем не противится сну.

========== Часть VI. Финальный тест и татуировка. ==========

Эрик не укладывается в сроки и это неимоверно раздражает его центральную нервную систему. Лидер уже должен был положить душу Лизы на алтарь жертвоприношения; он должен был умаслить рогатого, но спустя время понимает, что чёрт в этом аду один, и это он сам. И назло самому себе разрешает непотопляемому крейсеру «Лиза» бессрочно пришвартовываться у его берегов и вогнать литые лапы якоря под его кожу.

Ему впервые за двадцать шесть лет интересно бодаться с недозревшим неофитом, и поэтому он разрешает зловонной блевотине доброжелательной проспиртовать его лофт до основания. Так он платит дань Богу, чтобы тот не трогал его; так он превращает поставленные на Лизе точки в запятые и многоточия.

Эрик настороженным взглядом серо-презрительных глаз осматривает тело, находящееся в полуадекватном дрёме, обычно так смотрят, когда примеряются к тому, какой кусок от человека отрезать первым; Эрик предпочёл бы не расчленять Лизу, он бы пропустил через мясорубку всю её, затолкал бы по винтовые рёбра ноги, надавливая ладонью на макушку.

— Эти прямоугольники так и сыпятся, — тело подает признаки жизни: Лиза широко распахивает глаза, врезается угольными зрачками в Эрика и тянет руки к его шее. Бесстрашный блокирует её «доброжелательный» жест — перехватывает в воздухе за кисти рук.

Он не хочет меняться местами в игре; это он кукольных дел мастер, и это он должен управлять своими «детищами» — дёргать за прочные нитки, —, а не наоборот. Дать вырваться кукле из рук, значит, в открытую показать, насколько херова и убога стала система управления за последние годы.

— Пьяная дрянь, — Эрик сгребает с пола Элизу, когда рвотные позывы сжимают грушу её желудка и вибрируют в горле, и бросает в корыто ванны, предварительно включив на всю мощь холодную струю воду в кране. — Полежи, подумай, — он уходит подальше от запаха сырых волос и слабоволия.

Но ненадолго.

Лидер изредка совершает рейды от кровати до ванной комнаты, проверяет, не захлебнулась ли его подопечная; хотя самое время утопить в её же переработанных организмом алкогольных отходах. Лиза безмятежно спит, и вода, скоблящая по темечку китайской пыткой, не будоражит её покой. В последний из таких рейдов Эрик принимает решение оставить её в живых и подготовить к финальному тесту.

— Отоспишься на том свете, — он тормошит дивергента за плечи, но в ответ получает лишь невнятное, как зажёванная музыкальная кассета, бормотание. — Возиться я с тобой ещё буду, ну, — второй раз Эрик повторяет крайне редко, и Элиза не тот человек, на которого хочется тратить буквы, он просто месит руками тесто её щек.

Девушка приходит в себя на тринадцатой пощёчине; чёртова дюжина пощёчин горит «живительной» ментоловой мазью на её лице. Лиза тут же трезвеет от хмельного сна, и обращает осуждающий взор на Лидера. Они держат зрительный контакт, проверяя друг друга на наличие мелких морщин в уголках глаз, пока Эрик первым не покидает выжженное поле взглядов и не уходит прочь. Лиза вылезает из ванны, не жалея простреленных окурком сигареты ладоней, и неспешно следует за Эриком; одежда мокрым пластилином липнет к телу и тяготит шаг.

— До теста остался час, — как бы, между прочим, замечает мужчина и бросает Элизе пачку печения и бутылку воды, чтобы не давилась всухомятку; Лиза не успевает вовремя среагировать, и завтрак неприятным шлепком ударяется о пол. — Боже правый… Мне даже руки марать о тебя не надо, сама подохнешь на первом же задании.

— Я не пойду на тест, — противится дивергент.

— Чем ты думаешь, бесполезная? — Эрик сдерживает порывы вцепиться ей в горло и процедить в ухо, что он и так переступает через себя, возясь с её пропащей тушкой.

— Наверное, тем же, чем и ты, — огрызается, не жалея зубов, которые ненароком может пересчитать кулак бесстрашного. — Я не пойду.

— Похер, не иди, — он бесконечно устаёт от неё за эту ночь, — трусы не нужны нашей фракции, — входная дверь, кажется, готова раскрошиться под его побелевшими пальцами.

— Жалеешь, что не получится показать мне оставшиеся три фракции, да? — Лиза огибает Эрика и выходит из комнаты. Помереть в ореоле гордости дорогого стоит.

***

Эрик хрустит пальцами рук и шеей; звуки хруста перебивают пищащие электроприборы в просторном зале, где проходит финальный тест.

Эрик — беспристрастный наблюдатель, готовый немедленно применить оружие против выявленных тестом дивергентов;, но главный дивергент, наверное, уже бродит по свалке жизни, в логове изгоев — Лиза отсутствует.

Неофиты построены в три шеренги и стоят плечом к плечу, словно они новорожденные солдаты, а не разнофракционная шайка. И Лизе нет места среди них, ряды упакованы под завязку, и она лишь испортит картину огненно-чёрного цвета; Лидер уверен в этом на сто с лишним процентов, но всё равно порой пробегается взглядом по двери.

— Бриана Фолк.

— Саймон Дин.

Неофит за неофитом — бесстрашный за бесстрашным. Они примыкают к семье с какой-то необъяснимой лёгкостью и бездумностью, с юго-восточными пассатами в юных головах.