— Она скорее пустая, чем неадекватная, — Тим проходится по кабинету, разминаясь. — Полагаю, что она больше не притронется к холодному оружию. Солдат из неё, я Вам скажу…

— Она – нет, а вот он… Будет искать её до тех пор, пока не ляжет в гроб от усталости. На пути в гроб перебьёт всех, кто перейдёт ему дорогу.

Пересечение взглядов приходится на центр кабинета.

— Идеальный солдат.

— Держи Мур ближе к телу, Тим.

— Ближе уже некуда.

***

Боль в животе заставляет подорвать с кровати расхераченное тело; боль живая, подвижная, отдаляющая от пустоты, проходящая под веками мигающим потоком опадающих вспышек. Простынь заполняется мерзкой жидкостью, леденящей ноги. Встать нет сил, скатиться валиком тоже.

Тим рядом.

Тёплый. До омерзения. Боль заставляет чувствовать, сдвигает могильную плиту с груди чуть правее её смерти; когда боль обмелеет, всё уляжется, всё встанет на свои места. Она опустеет, Тим станется пятном из похороненного тьмой коридора.

Но сейчас он нужный. Глобально. Он поможет.

Она скалится ему в скулу, подползая вплотную; пальцами нащупывает запястье. Тянет жалобно, та псина всё же в ней. Боль множится, иссушивает, пружинит в придатках.

Тим реагирует не сразу, но, очухавшись, вскакивает, откидывает одеяло в сторону. В ногах сосредоточенно столько влаги, что трудно не заметить эту подставу. Вся постель перемазана свежей кровью. И он в её крови.

Держи Мур ближе к телу, Тим.

Ага, сделано.

Не забудь напомнить, чтобы я предъявил доказательства.

— Я, кажется, потеряла ребёнка, — без сожаления; и прочей громоздкой ерунды в словах. Пустые не должны быть заполнены. — Зато он не будет конченным, — короткий импульс воспоминания, как гвоздём по выдернутым венам.

В воспоминании неоновый «Вертеп», Себастьян, скошенные к паху косые мышцы живота Тима. Эрика там нет. Он — провал во времени, в памяти, в жизни. Она ввела себя в искусственную амнезию.

Тим укладывает её в прохладную воду, сам залезает следом. Металл и соль встревает в ноздрях. Они дышат им вместе, давясь. Боль остывает вместе с водой, пружина сжимается обратно, становится в нишу, больше не растягиваясь. Тим проходится по её телу мягкой мочалкой, пересекает линию клитора, вжимается губкой в половые губы.

Лизу приручают другие (ой), она им (ему) должна.

Лиза, возможно, ответит, когда боль совсем исчезнет.

========== Часть XVII. Пора домой. ==========

Перед ним бракованная фабричная кукла с лицом сестры и Лизы; разные черты разделяет долгий шрам, проходящий ровно посередине лица. Кукла механическая, в её беспозвоночную спину воткнут ключ, и она идёт к нему через длинный коридор на негнущихся пластмассовых ногах и с вытянутыми вперёд руками, говоря смешанным голосом его «любимых» девиц — «помоги мне, мне холодно здесь». Дурацкий авангардизм в действии. Это просто сны, которые раньше ему не снились; раньше был чёрный холст без входа в пористую материю, а сейчас — женщины убившие его.

Эрик не верит в знаки, что дают подсказки во снах на уровне подсознания; Эрик верит в реальность, и реальность подсказывает ему, что-либо Лиза уже сдохла, либо ушла на такое дно, что сам чёрт не может её найти.

Прошло две с половиной недели, на протяжение которых он убирал людей, как ему казалось, причастных к укрыванию бесстрашной — её вещи находили у них. Лиза оставила след почти в каждой фракции; в тех же фракциях они оставили когда-то часть себя. В его игре на выживание — он проиграл. Но так же упорно отказывал себе в мысли, что привязан любовью к Лизе.

Итого — три человека в его обновлённом киллерском списке. Эрик делал всё аккуратно, не оставляя следов, так его просила верхушка Бесстрашия. Ни к чему разжигать войну, пока ни к чему. Всему своё время. У Лидера не было ощущения того, что его используют, как чистильщика. Он был ослеплён желанием найти Лизу и дотронуться до неё словом, хотя бы словом. Потом бы он её трахнул так, чтобы она больше не смогла уйти от него. Больше никогда. Не замечал и отдаление Тима, сбрасывал их полное отстранение друг от друга на свои внутренние проблемы.

Вся его жизнь после ухода Лизы провалилась в другое измерение. Всё было почти также — кровь, шефство над новыми бесстрашными, добровольное одиночество, — но он будто бы смотрел на всё через калейдоскопную призму. Ничего не имело чёткую, ограниченную форму; ничего не помещалось в выстроенные им рамки.

И сейчас кукла, в которую загнаны два родных человека, тянет к нему руки и просит о помощи. Эрик впервые задумывается о знаках. Возможно, Лизе нужна его помощь. Сестру уже не спасти, а Лизу…

***

Лиза не замечает, как стены плотно обступают её с четырёх сторон, не давая выйти за их пределы.

Она ориентирована на внутреннюю разгерметизацию, внешний мир её мало заботит. Тим — мебель. Она даже не может дать ему подходящее определение. Стол? Стул? Точно не кровать, несмотря на то, что они трахаются. Кровать — это Эрик. Бесспорно.

Иногда кровь той шлюхи отливает от её рук, галлюцинации рассеиваются, чувство вины задвигается поглубже. В этот момент, в тонком просвете двуполярного состояния, можно стать нормальной, обрести себя вновь, но она предпочитает оставаться в анабиозе.

Пора бы принять факт того, что это не последнее её убийство в рядах фракции Бесстрашия. Здесь по-другому не прокатывает. Лизе нужно уходить; нужно искать другое пристанище. Она наигралась в секс с Тимом, большего им друг другу не дать. Ей больше нет места там, где она способна вогнать нож в горло невинному.

— Тим, — по двери проходится дробь стука, — открывай.

Эрик.

Лиза зажимает рот ладонью, чтобы не крикнуть что-нибудь в ответ. Она оказывается в том просвете с его приходом; она становится прежней.

Лидер стучит ещё. Лиза прокусывает фаланги средних пальцев. Он так невыносимо близко; слова в горле так невыносимо щиплют под языком, они почти на поверхности. А потом в ней раскручивается воронка, из которой вылетают все воспоминания — ревность, убийство, потеря ребёнка, — и она возвращается в свой устоявшийся сплин.

Эрик уходит, напоследок саданув по двери.

Лиза выуживает из кармана металлическую шпильку для взлома. Ей тоже пора.

***

— Я искал тебя, Тим, — Эрик встречает товарища в одном из поворотов, вжимает свою крепкую ладонь ему в плечо. Между ними всё как-то по-другому. Они оба осведомлены об этом, только продолжают молчать, делая вид, что ничего не происходит.

— Обычно в этот час ты у себя.

— Всё течёт, всё меняется, — Тим — ёбанный философ — невесело ухмыляется.

— Я бы хотел выпить, — его голос размягчает невычищенную серу в левом ухе бесстрашного, — у тебя.

— В «Вертепе» наливают то же самое, — упирается парень.

— Там наливают воспоминания, а они нахер не нужны сейчас.

— Слышишь, как звучит жалко. Тебе необходимо избавиться от ассоциаций с местами, где была Лиза.

— Сначала выпьем у тебя, потом начну свою терапию.

Тим нехотя соглашается. Он знает, чем грозит ему это согласие, но он рискует, потому что в комнате много мест, куда можно спрятаться. Лиза — не дура. Ей не нужны внеочередные проблемы с Эриком. Неоправданно высокий счёт выставляет Лидер за проступки своей «наложницы».

Эрик и Тим ни о чём не говорят. Ещё наговорятся под действием алкоголя. А пока молчание основательно утрамбовывается в горле.

— Дверь была заперта, — пространственно отмечает Эрик, подходя к комнате Тима.

— Блядь. Лиза! — лицо Тима приобретает нездоровый оттенок.

У Лидера превосходный слух и подвижный ум. Нет нужды выпрашивать повторения. Всё сходится; всё находит своё законное место в этой грёбанной истории.

Эрику хватает секунды, чтобы прострелить правую ногу Тиму из огнестрельного и надавить пальцами на место, где застряла пуля.

— Говори всё, что знаешь.

Тим тяжело дышит и не принимает правила игры. Но это не игра, хотя на кону его жизнь. Лидер не умеет управлять гневом, парень хорошо это знает. Он держится, преодолевая боль. Эрик пропитывает руки кровью и вливает Тиму в горло, чтобы тот давился ею, издавая булькающие звуки. Это принесёт ему удовлетворение за всю ту хуйню, что он испытал, пока ближайший друг молчал, как последняя тварь.