Свадебное платье траурного цвета рассыпается по полу чёрным молотым перцем. Оно не сдавливает удушающим корсетом рёбра, не утягивает бёдра, не теснит грудь; оно невесомое, свободное. Для жены чёрта — непозволительно ангельское.

Лиза довольна тем, что предлагает ей Бриана. Неестественно молчащая, обращённая внутрь себя, Бриана. Они больше не касаются тем, которые выплавляют под кожей железные бруски; бруски мешают снабжать организм кровью.

Она не приглашает Бри на свадьбу. Своей боли и так предостаточно, зачем взваливать на себя ещё и чужую.

Ублюдки стучат зубами. Ещё чуть-чуть и вонзят острые резцы в плоть обречённой, разорвут в адовой пляске бешеных псин с прослюнявленными подбородками. Он выбивает ей челюсть, давит ребристой подошвой. Хрип съедаемого щенка режет грудь. Гудение бесконтрольного сонма бесстрашных саднит уши, взрывает перепонки. Реальность обрушивается флуоресцентным светом.

В узких каменных вазах, обёрнутых чёрным фетром, шипят розжигом угли. Они заставляют пульсировать взбешённую кровь под толстой кожей бесстрашных, сидящих в непосредственной близости к дышащими огнём вазам.

Лампы под потолком, за спиной ряженого священника с планшетом в руках, вбивающего в базу данных имена брачующихся, то и дело выбрасывают снопы искр от соприкосновения с водой — они распадаются заревом.

Лиза следует к алтарю первая, без привязки к жениху. Здесь не устанавливают рамок, не обвязывают этикетами. Кто первый пришёл — тот дольше ждёт; кто захотел — ушёл; кто не захотел — не пришёл.

Шлейф платья подхватывает блёстки, жирно чернеющие на полу. Бесстрашные с пузырящимися бицепсами под рубашками соскабливают с грубых ботинок приставшие мерцающие кругляшки, нежные девочки втирают их в ладони. Каждый развлекается по-своему в ожидании жениха.

Минус пятнадцать минут на циферблате.

Лиза расталкивает локтями шакалов, заходящихся в истерическом визге, прорывается к центральной точке света. Стоя на контрольной дуге света, она ощущает невыносимое давление на позвоночник; толпа наваливается на неё.

— Твоя жена, Эрик, — чей-то бас перекрывает гудение заворожённых расправой. — Твоя жена здесь.

Непрекращающиеся смешки в кулак, жалостливые подколки.

Не так уж и крепко ты ухватилась за хуй Лидера.

Каждой бракованной суке по бракованному кабелю. Не хер цепляться за породистых.

Десять бесстрашных самоликвидируются, остальные ждут полного поражения на «любовном» фронте, чтобы растоптать уничижительными шутками. Блёстки больше никого не вштыривают, все пытаются вычитать эмоции на лице невесты. Лиза спасается за наспех сотканном равнодушии.

Престарелый священник в сияющих одеяниях мнётся на месте, но не жалуется. Не пристало. И не его это дело, почему жених задерживается; его дело внести их в реестр и вызвать человека из тату салона, который набьёт им порядковые номера на руках. Они должны будут быть сто тринадцатыми.

Тринадцатыми. Блять.

Лиза не смотрит в ликующие лица девок. Крутит пальцы за спиной, давит пластины ногтей. Она знает, что он не придёт. А придумывать за него оправдания это катастрофически не для неё. Минус тридцать шесть минут на циферблате. Лизе нужно уйти красиво, чтобы не дать говорить о себе, как о самонадеянной брошенке.

— Да пошёл он, — бросает гостям кость, которая встанет поперёк в их узких глотках.

Тонкая ткань, без усилий разорванная на пояснице, спадает к щиколоткам, гаснет чёрным шёлком среди распыленных блёсток. Лиза перешагивает через платье, обнажённая, с острыми косточками на плечах и бёдрах.

Одобрительный свист переходит в бурные аплодисменты.

Она не будет сто тринадцатой.

Эрик в круге света стоит на коленях перед скукоженной Брианой. Его не трогает барабанная дробь встревоженной толпы за плечами. Они нависают над ним, ждут тот призрачный момент, когда из тела сплетницы вылетит рыхлое облако души. Лиза заражается ожиданием, не моргает (можно проморгать эфемерную материю).

Неон вливается в глаза офтальмологическими каплями, расходится ярким цветом по венозным белкам.

«Вертеп» безлюден.

Себастьян отдаёт Лизе свою рубашку; она прикрывает весь стыд, с которым девушка приходит к нему в бар.

— Я слышал, что ты беременна, — у него распорота нижняя губа свежим ударом, но он всё так же хорош собой. — Не нужно налегать на алкоголь, — он серьёзен.

— Эрик не пришёл, — Лиза растекается по барной стойке, до неё с опозданием доходит весь ужас положения. Её колотит от злости, паника обвивает горло. — Представляешь, эта мразь не пришла на свадьбу, — руки перекатывают пустой пивной бокал. – Себ, а ребёнок будет таким же конченым?

— Не знаю. Но алкоголь — не абортивное средство, — всё же разливает по шотам текилу.

— Пропасть — самое эффективное абортивное средство.

Нож проходится по горлу. Кровь заползает в расщелины подошв. Эрик проводит рукой по лбу, размазывает по ней алеющую жижу. Игра удалась. Бриана обмякает, её остекленевшие глаза выкатываются под ноги заглохшим бесстрашным.

— Только так ты научишься избавляться от своих врагов, бесполезная.

— Себа, дай нож.

Они не будут сто тринадцатыми.

========== Часть XV. Зверь. ==========

Я кружу в темноте там, где слышится смех,

Это значит что теперь зверю конец.

Я не буду ждать утра, чтоб не видеть как он,

Пробудившись ото сна, станет другим.

Металл ножа сверкает в тёмных катакомбах Ямы медной молнией, остриё ножа стачивается о стены — Лиза чертит им прямую от самого «Вертепа», не отрывая, — впитывает в сталь мощь сгруженных друг на друга бетонных блоков. В ноющие пальцы просится эта мощь. Она должна напитать Лизу, чтобы помочь проделать дырку в груди Эрика; такую большую, чтобы омертвевшее тело началось разлагаться с неё, съедая ткани вокруг поражённого участка.

Она выбирается из располосованных лабиринтов Ямы.

Солнце накладывает на осколки окон разбомблённых зданий свою золотую чешую, превращая город в затонувшую рыбу с, казалось бы, не гниющим боками. Всё обман. Всё иллюзия. Ночью город перетлеет с головы.

Лиза стоит на той крыше, откуда прыгала ещё новичком — единственный небезопасный вход в кратер Ямы. Под ногтями неприятно холодит. Но она нуждается в адреналине, который атрофирует вены уничтожающим наркотиком нордического спокойствия, выломает перегородки между ней и смертью.

Разорванная скважина в центре изрыгает пустоту. Мур отшатывается по наитию. По позвонкам скребёт страх. Она даже не знает, есть ли там, внизу, сетка, что убережёт её от демонстрации открытых переломов. Кости протрут кожу, вырываясь наружу, или хрустнут в застывших локтях и коленях.

Ей нужен вспомогательный толчок к убийству Эрика, иначе она останется под ним навсегда. На невыносимое навсегда. От ладоней отслаиваются плёнки вспревшего пота, впитываются в рубашку Себастьяна.

Город начинает гнить. Пора.

Свободный полёт отсоединяет от мыслей. Чувствует только, как полы рубашки отрываются от бёдер, расходятся парашютом. Какой-то неконтролируемый пиздец. Сетка растягивается под тяжестью тела, сигнализируя, что и пиздец контролируется. Богом. Рука разжимается, нож выскальзывает через широкие проёмы сетки, ударяется о пол. Адреналин простукивает в выемке под горлом.

Лиза раскачивает сетку, прежде чем допинг высвободится из тела и вернётся в сплетённые верёвки. Внутри столько вращающейся цилиндрами энергии, что хватило бы оббежать весь Чикаго в непрекращающемся спринте. Это не страшит. Это заводит.

Бесстрашные в коридорах не разделяют с ней духовного восстания, только удивляются «по-е-ба-ть» улыбке, полностью занимающей нижнюю часть лица.

До чего ты дошла, беспечная девочка Лиза. Город сгнивает, и ты вместе с ним.

Перед входом в лофт Лидера прячет нож в рукав рубашки. Деревянная рукоятка приятно трётся о руку.

В комнате тела подсвечиваются овальным пятном меркнущего света — интервально мигает лампочка в прикроватном бра. Эрик ебёт какую-то шлюху. Она сверху. Хоть кто-то укладывает его на лопатки. Скользящие движения половых губ по члену размываются в мутных глазах Лизы.