Очередной понедельник проживается по стандартной схеме. Только Лиза забывает, что невеста.

Вспоминает, когда Эрик поворачивает после обеда в противоположный от спортивного зала сужающийся по мере хода коридор. Сдаёт её на время в «камеру хранения» — передаёт портнихе из местного ателье.

— Отвечаешь головой, — говорит Эрик Бриане. Слегка скалится. Она сжимается, её почти нет.

У Бри под чистую сбриты волосы на голове. Всю утрату скрашивает правильная, идеальная форма черепа, без лунок и вмятин. Правую руку от плеча раздваивает татуировка иглы — принадлежность к швейному делу.

Бриана молча опоясывает её сантиметром, снимая мерки. Слишком много звенящей тишины. Слишком.

— Ты ещё общаешься с тем мальчиком с противным голосом?

— Эндрю? Его убили, если тебе станет легче, — она поводит плечами; нет, не размять, стряхнуть груз.

— Мне жаль, — внутри что-то слегка щиплет.

— Не нужно. Лучше поинтересуйся у мужа, при каких обстоятельствах Эндрю отдал свою жизнь какой-то своре ублюдков, — Бри откладывает сантиметр, принимается за ткань, струящуюся на столе. Голос её полон скорби.

— Он участвовал в подпольных боях?

— Все мы в них участвовали, время от времени, — Лиза подмечает на шее Брианы желтоватые затёртые разводы от пальцев. — Ты неимоверная счастливица, — в словах нет зависти, по крайней мере, открытой. — Наверное, тебя Бог поцеловал в лоб.

Или чёрт.

— Я вовсе…

— Конечно, это сомнительно счастье жить с убийцей, но покажите мне того, кто сейчас не убивает, — она забирает лоскуты будущего свадебного платья булавками на пояснице, не специально покалывая ими кожу Лизы.

— Я, ты, другие.

— До той поры, пока нам в ладонь не вложат пистолет. Но ведь так просто расслабить таз под Лидером, чтобы уйти от войны с самим собой, — упрёк расслаивает воздух.

— У тебя не всё в порядке с головой, — Лиза самовоспламеняется, циркуляция воздуха в груди останавливается — нечем задуть дрожащее пламя огня.

Она сдирает с себя лоскуты, наброски платья податливо разъезжается по несшитым швам, булавки разлетаются в стороны и затупляются о бетон. Голова наливается свинцом слепого негодования.

— Истеричка, — Бриана заносит руку для удара — пощёчины, но притормаживает прямо у лица девушки.

Лиза успевает первой. Словами.

— Когда тебя насилуют девственницей, внутри не война, там безмолвное выжженное поле!

— Эрик убил Эндрю. Одним точным ударом в висок. Может, ты была тому причиной. Кто знает…

Они больше ничего не говорят. Тем более не плачут. Слёзы не разъедают железных, а Лиза и Бриана давно уже не девочки, обтянутые пластмассой, с ухающей пустотой вместо внутренностей.

***

Дождь разлиновывает город, превращает яркое солнце в бледную расплесканную желчь.

Вороны, сбившись в стаи, пикируют истребителями на крыши раскрошенных высоток.

Под ногами Эрика раскалываются камни, превращаясь в плотную матовую пыль; под ногами Эрика крошатся высотки, отражающиеся в краях разбитых луж. Лиза накрывает своими ботинками лужи, больше не видно, как в крыши ныряют вороны.

Новые модерные здания фракции «Искренности» чистые, аккуратно собранные, стекла в них блестят конфетной нутряной фольгой (они не разламываются и не скрипят под ботинками). От стеклянных дверей отскакивают размытые очертания бесстрашных. Эрик и Лиза заходят внутрь, оставляют грязные, трясинные следы.

Они — чёрная нить проруби в белом снегу.

Эрик приглашает Лизу в зал суда. Щёлкает выключателями. По залу лениво расплывается белёсая пелена света. Лиза знает, чем закончится экскурсия во фракцию «Искренности». Прошлое вкатывается обрывками сюжетов под веки, монтируется в полноценный порнофильм. Эрик начинает монтаж.

— Здесь можно говорить всё, что придёт в голову. Побудем немного искренними, — Лидер подтягивает к себе Лизу, ловя её запястье в кольцо своей ладони. Мур ударяется о каменную грудь бесстрашного, пытается отклониться, но его руки сжимают плечи. Запах мужского пота прожигает ноздри. — Мне не нравится твоё поведение. Я выхватил самую суть из слухов — я — насильник. С чего так резко?

— Разве это не так?

— Отчасти.

— Зачем ты убил Эндрю?

— Кто это?

— Мальчик, которого ты лишил жизни одним ударом.

— Каким бы я был мужем, если не избавил тебя от того прилипалы из общей спальни? — по растянутой улыбке проходится бликующая полоска света. — Ты тут не причём, не зазнавайся. Его попросил убрать Макс, слишком раздражал. Ещё вопросы?

— Ещё признаний?

— Я привёл тебя в эту фракцию, чтобы ты кончила подо мной.

Он не даёт ей профильтровать слова, целует в ссохшиеся губы, размачивая их влажным языком. Пальцы подлезают под верхние пряди волос, упираются в затылок, принуждают поддаваться на его постболезненные поцелуи.

Лиза наполняется смутным расслабляющим теплом. Её должно затопить холодной слизью стылого отвращения; слизь должна дать заледенеть костям, чтобы они без труда ломались деревянными спичками, когда он прикоснётся к ней (чтобы её похоронили всю переломанную).

— Это какой-то бред, — замирает у неё на губах.

Она тянется к его плечам, избавляя продолговатые проспекты затянувшихся рубцов на спине от тяжёлого материала свитера. На оголённых участках тел борозды от внутренних выпуклых швов одежды. Ей не дышится. Её выбрасывает на отмель. Так нельзя. После всего. Нельзя.

Похер.

Сама ложится на стол, даёт распять — приколотить к дереву собственного креста сильными руками чёрта. Рвы сизо-голубых вен проявляются под кожей. Он входит в неё, не тормозя на прямых. Забывается. В горле простукивает короткий вскрик; слёзы морозятся в смятых уголках глаз. Боль не затягивается.

— Подскажи, что делать, — Эрик застывает.

— Полегче. Ты не на грузовике едешь.

Лиза цепляется пальцами за край стола, подтягивается ближе к бёдрам Эрика, смыкая на них ноги, до судорог в икрах, пробует настроить траекторию их полётов в бездну «искренних» оргазмов — сама насаживается на взмыленный член.

Пьяно.

Чертовски.

Они привыкают к правильному единению и выданным размерам. Она привыкает, что он не расшатывает её позвоночник, не воротит членом влагалище; он — что трахать её по-простому незабываемо.

В стремительности прилизанных движений он изливается в неё, перегорая. Эрик ещё терзает её не обмякшим внутри членом, но Лиза перестала ждать того, что утопит её в подожжённом янтаре. Ей хватает его необъяснимой, труднодоступной нежности.

Искренне.

Комментарий к Часть XIII. Фракция Искренности.

Сцена секса поверхностная (Вы не вычитаете чего-то задевающего “фрейдовские струны”; по вершкам, так сказать), но нужная для последующих событий. Простите.

========== Часть XIV. Ножи и свадьбы. ==========

Полукруг расширяется по мере выблёвывания крови из разорванного пищевода на ботинки бесстрашных. Она подползает к ним, разъебывая локти в мясо; они отходят, плюясь. Стая церберов морщится, но сливающийся воедино рёв разинутых глоток призывает не отступать, добивать. Между пальцев, в полублеске, возникает раскладной ножик.

Баланс восстанавливается. Между ними.

Больше нет этих вынужденных перегибов в нежность. Наигранность заканчивается на выходе из зала суда, остаётся только механика отработанных действий в новых днях, безжалостность уничтожающих взглядов поверх голов. Теперь они не убийцы, расстрелявшие друг друга в упор, они подозреваемые с подпиской о невыезде.

Эрик отдаляется. Не на сантиметр, два. На целую бесконечность; на такую гиблую бесконечность.

Лиза предлагает не оформлять «отношения», физически невыносимо продолжать понижать иммунодефицит на простынях из застывшей корки льда. Сквозь лёд никогда не прорастут цветы, не войдут в тела несрезанными, переплетёнными шипами.

Не по протоколу.

Обезумевшая толпа бесстрашных изнашивает связки в требовании снять ножом скальп с покорёженной жертвы. Кто-то уходит, не выдерживая давления толпы; кто-то протискивается в первые ряды моральных уродов, примеряя на себя их сущность; кто-то ищет Бога в пространстве разобранного заводского цеха.