Словно собираясь скрепить соглашение, Эдуард пригласил нового союзника, чтобы тот причастил его и его двор по своему обряду, который отличался от римско-католического лишь в мелких деталях. За сим последовал пир, который наверняка был обильным — один из других приемов Эдуарда накормил несколько сотен гостей 10 быками и 59 ягнятами. Хотя Сауме, как единственному человеку в мире, способному на такое сравнение, могло прийти в голову, что несколько сотен отнюдь не чета шести тысячам, обедавшим в большом зале у Хубилая в Пекине.

Теперь все зависело от Рима, так как без папы не могло быть никакого крестового похода. Однако папы все еще не было. Приближалась зима. Саума отправился на юг, к более мягкому климату Генуи — райского сада, как он назвал ее, где он мог круглый год есть виноград. После трех месяцев растущей подавленности пришла новость: «habemus papem». Джироламо д’Асколи 1 марта 1288 года возведен на папский престол под именем Николая IV.

Последовало приглашение и аудиенция с прекрасной Речью Саумы, доставкой подарков Аргуна и щедрым ответом Николая. Он сказал, что Саума — его почетный гость и, конечно, должен остаться на Пасху. Саума был в восторге и попросил позволить ему провести обедню. Просьбу его выполнили, и обедня была проведена на глазах у сотен присутствующих. Никто ничего не понял, но действия эти одобрили все. В ответ Сауму попросили принять причастие от самого папы, что и произошло в присутствии огромной толпы в вербное воскресенье, с дальнейшими празднованиями в еврейскую пасху (жирный четверг), страстную пятницу, страстную субботу и собственно Пасху.

Теперь Саума попросил разрешения отправиться домой. Николай колебался, но Саума настаивал: ему нужно сообщить своему народу о том, как замечательно его приняли. Также Саума взял на себя смелость попросить себе некоторые реликвии. Папа сразу же расстроился: если мы станем раздавать реликвии всем, кто ни попросит, сказал он, у нас ничего не останется. Но, добавил он, в данном случае он готов кое-чем снабдить посла — кусочком от одежды Иисуса, ниткой от покрова Богородицы и несколькими разнородными священными реликвиями; для Маркоса же, как католикоса, была приготовлена золотая корона, украшенная драгоценными камнями, пурпурная мантия с вышивкой золотой нитью, украшенные жемчугами носки и папский перстень.

Кроме того, папа вручил ему несколько писем, подтверждающих положение Маркоса и Саумы, и еще одно для Аргуна, которое наконец переходило к сути. Иисус передал власть Петру и тем самым всем последующим папам. Аргуну следует признать истинную веру. Что же касается крестового похода, то его надлежит провозглашать папе, а не предлагать другим, так как именно папа будет нести ответственность за успех или провал похода. Пусть Аргун обратится в истинную веру, примет папскую власть, тогда Бог даст ему сил захватить Иерусалим и стать защитником христианства. В общем, никакой папской помощи и никакого крестового похода.

И все же, когда в сентябре Саума добрался до Персии, Аргун остался доволен. Похоже, были заложены основы мира и дипломатии (и это, не забудьте, через 60 с лишним лет после смерти Чингиса и всего через 30 лет после разрушения Багдада и восхождения на трон Хубилая). Для Саумы и католикоса устроили трехдневное пиршество.

Конечно, идею крестового похода положили под сукно. Аргун пытался вызвать интерес во Франции и Англии, но получил лишь уклончивые ответы. Самого же его отвлекли вызовы, брошенные Золотой Ордой и мятежными мусульманами. Он умер в 1291 году вместе с мечтами о дальнейших завоеваниях. В любом случае к тому времени было уже слишком поздно. В том же году египетские мамелюки взяли Акру, последний христианский форпост на Ближнем Востоке, и эпоха крестовых походов завершилась.

А Саума закончил свои дни в прекрасной, новой, хорошо обеспеченной церкви, проводя очень много времени со своим старым другом Маркосом. Обоим, несомненно, с трудом верилось в их преображение из отшельника и жадного до знаний ученика. В конце 1293 года, будучи в Багдаде, Саума заболел, но держался изо всех сил, пока Маркос не прибыл попрощаться с ним, и умер в январе 1294 года — по случайному совпадению, в тот же месяц, что и сам Хубилай. Его похоронили в главной несторианской церкви Багдада, и охваченный горем Маркос стоял у его могилы.

А что, если бы Николай поддержал этот союз? Папство, Франция, Англия и монголы присоединились бы к крестоносцам в защите их замков в Сирии, и возможно, это имело бы ряд важных последствий: ислам вытеснен с Ближнего Востока; Иерусалим, управляемый англо-франко-итальянско-монгольской администрацией, преподнесен папе; Аргун обращен в христианскую веру; христианство шагает в Центральную Азию… и все потому, что Хубилай предоставил Сауме и Маркосу роль в своих планах.

Теперь, повторяя Марко Поло, я должен упомянуть еще об одном предмете, который отложил в сторону: о возможной связи Саумы с Джотто в виде странной надписи на плащанице Христа с одной из его картин.

Без сомнения, раббан Саума приехал в Рим со своей пайцзой. Вполне возможно, что многие ее видели и любовались ей, а надпись на ней скопировали. А через двенадцать лет Джотто оказался в Риме, как раз во время огромных церемониальных празднований 1300 года, устроенных папой Бонифацием VIII, и, несомненно, набирался идей для своих будущих картин. В 1305 году он находился в Падуе, собираясь приступить к работе над своим величайшим шедевром, фресками Капеллы дель Арена: 67 картин, покрывающих все внутренние стены сценами из жизни Христа. Важной чертой его оригинальности была готовность изображать в своих творениях элементы современной ему жизни.

Один из самых известных таких случаев — включение им в картину «Поклонение волхвов» звезды Давида, которая на самом деле была кометой Галлея, ставшей особо зрелищным явлением в октябре-ноябре 1301 года.

Я внимательнейшим образом осмотрел все одежды Христа на фресках в Капелле дель Арена: там нет никаких чужеземных письмен. Но две другие фрески заставили меня приглядеться к ним повнимательнее. На Рождество Дева Мария возлежит в хлеву, довольно-таки хорошо одетая, учитывая ее тогдашние обстоятельства. И на ее платье, едва видимом из-под плаща, по подолу тянутся довольно странно знакомые узоры: закорючки и линии, образующие квадраты. На фреске же, изображающей Воскресение — «Ангел у гробницы» — такие же узоры украшают подолы одежд римских солдат, которые спят, не ведая, что рядом с ними происходит чудо; и такие же узоры вновь появляются на подоле платья Марии Магдалины.

Мне жаль портить хорошую историю, но эти узоры — вовсе не буквы письменности Пагба-ламы. Однако они могут — всего лишь могут! — быть стилизациями под них, тем, что Джотто добавил в качестве экзотического штриха, привезенного с таинственного Востока, более того, христианином. Знаю, что тут есть небольшая натяжка (как-никак между визитом раббана Саумы и созданием фрески Джотто прошло 17 лет), и наверное, это всего лишь совпадение. Но тем не менее оно странное. Наверное, Ксанаду и Падую действительно связывает цепь причин и следствий: китайский император, озабоченный укреплением связи со своими подданными, блестящий тибетский монах, путешествующий в далекие края тюрк-христианин, папа, жаждущий знаний о монгольской империи — и художник, вставляющий в свой шедевр намек на китайский стиль.

Размышления о возможной передаче новой письменности заставили меня задуматься над одним вопросом. В этой книге много говорилось о необыкновенных достижениях Хубилая, но не менее интригует обратная сторона его жизни и времени: его неудачи и проявления ограниченности. Что еще он мог сделать, учитывая его мастерство правителя и интеллектуальный диапазон? Ибо между Востоком и Западом могла быть создана одна особая связь, которая поразительным образом преобразила бы наш мир.

Вопрос этот звучит так: почему Хубилай не изобрел печать разборным шрифтом? Ведь он же был у него прямо в руках.