Но все это было лишь еще одним признаком близящейся катастрофы, а главным была война, которая за предыдущие 45 лет погубила миллионы людей на севере, а миллионы других заставила покинуть родные места, теперь же опустошала и юг. И вот что любопытно: там, где войны бушевали сильнее всего, на севере, не было никакого обычая кончать с собой — то ли потому, что для подданных чжурчженьской империи Цзинь страдания от рук варваров давно стали обыденным делом, то ли потому, что местные жители всегда могли бежать на юг. Однако на юге, в империи Сун, для многих подданных, лишившихся своего государства, самый смысл жизни заключался в их культуре. Когда стало больше некуда бежать, для этих тысяч людей остался только один способ утвердить свою свободную волю: предпочесть жизни, лишенной смысла и чести, то, что они считали почетной смертью.

В живых оставался только один член правящего семейства Сунской империи: внук вдовствующей императрицы Чжао Сянь, который пятилетним мальчиком официально сдался Хубилаю. Когда он подрос и возмужал, то начал становиться все большей помехой для Хубилая. Источники обычно сообщают о нем лишь то, что его в конечном итоге отправили в Тибет, дабы сделать монахом, и что он умер в 1323 году.

Но в Храме Великого Будды в городе Чжанъэ в провинции Ганьсу, являющемся одними из традиционных ворот в Тибет, я услышал куда более интересный рассказ о его судьбе. Директор музея У рассказал мне такую историю.

Однажды Хубилаю приснился сон, что из определенного места во дворце вылетел дракон. На следующий день к нему наведался Чжао Сянь. К несчастью, Хубилай обнаружил, что юноша стоит на том самом месте, откуда в его сне возник дракон. Это заставило Хубилая понять, что Чжао опасен для государства и однажды попытается свергнуть династию Юань. Именно поэтому Чжао отправили стать монахом — прямо здесь, в Храме Великого Будды, месте погребения матери Хубилая. Здесь он и оставался много лет, пока в возрасте 53 лет не покончил с собой.

Если тут все правда, то это странное примечание к концу империи Сун: последний император, запертый в отдаленном монастыре, вот уже десятки лет позабытый внешним миром, намного переживший человека, сместившего его с трона, в конце концов, как столь многие из его подданных, спасается от отчаяния, выбрав смерть…

Находясь на грани достижения реального или номинального господства над изрядной частью Евразии, увидав, как его командиры построили боевые корабли, поплыли вниз по Янцзы и уже готовятся преследовать остатки сунского сопротивления вдоль 1500-километрового побережья, Хубилай смог, благо положение теперь позволяло, направить свой взор за море, на Японию.

Официально Япония за 400 лет имела примечательно мало отношений с Китаем — с тех самых пор, как в середине IX века там обрушились с гонениями на буддистов. У этих двух стран не было никаких постоянных споров, никаких причин для войны — все обстояло совсем наоборот из-за давно установившихся частных торговых связей. Среди правящих классов Японии китайские моды пользовались огромным успехом. Из Японии в Китай ручьем текли золото, лакированные изделия, мечи и строевой лес в обмен на шелк, фарфор, духи и медные монеты. Монахи, прибывшие в Японию в ответ на подъем дзен-буддизма, привезли с собой чай, который примерно в 1200 году был сделан модной частью изучения дзена прославленным монахом Эйсаем. Все это нисколько не отражало официальной политики. Но это происходило в правление династии Сун, а империи Сун предстояло стать целью завоевательной политики Хубилая. И стратегам в Ксанаду не требовалось большого воображения, чтобы предвидеть приход японцев на помощь сунцам. Лучше было разделаться с ними побыстрее.

Подобно империалистам иных времен, Хубилай видел первостепенную причину именно так и поступить: это казалось возможным, значит, этого следовало избежать. Один корейский монах, ставший переводчиком при дворе Хубилая, рассказал ему, что покорить Японию не составит труда. Управляемая номинальным императором, соперничающими военачальниками и воинами-самураями, больше интересующимися своим рыцарским кодексом, чем слабой береговой обороной, эта страна не располагала ни большой полевой армией, ни опытными командирами, способными потягаться с монголами. А у Хубилая имелись не только закаленные армии и командиры с несравненным опытом — у него имелся новый боевой флот, а также трамплин в виде Кореи, южное побережье которой находилось всего в 200 км от Японии.

Опыт войны в Корее монголы приобрели еще со времен своего первого вторжения в 1231 году. В то время Корея оказалась крепким орешком — она находилась в руках военной клики, которая отняла власть у царя, чтобы отбить натиск варваров-чжурчженей из Манчжурии. Покуда царь свыше тридцати лет оставался формальным главой государства, полководцы сражались с монголами, в чем им изрядно помогало их флотоводческое мастерство, позволявшее корейцам окопаться на каком-нибудь острове близ побережья и снабжать себя продовольствием по морю, по существу, нагло дразня монгольскую кавалерию. Монголы в ответ прибегали к поджогам, резне и грабежам в огромных масштабах. При вторжении в 1254 году они захватили примерно 200 000 пленных и опустошили изрядную часть страны.

В 1258 году царь и его сановники устроили контрпереворот, убили военного лидера и запросили у монголов мира. Наследный принц лично отправился в Китай — по воле случая прямо к Хубилаю, так как Мункэ вел кампанию далеко на западе. Все устроилось наилучшим образом: и корейский властитель, и Мункэ умерли, а Хубилай остался с новым вассалом, бывшим наследным принцем, а ныне царем Вончжоном. В 1271 году объединенные корейско-монгольские войска утвердили Вончжона на троне в древней столице Кэсоне, и стерли в пыль то, что еще оставалось от военной оппозиции. Таким образом Хубилай приобрел твердых врагов в лице простых корейцев и неохотного вассала в лице Вончжона. Он выдал дочь за сына Вончжона, так что в конечном итоге корейский престол предстояло унаследовать его внуку. Властители обменивались подарками: Хубилай присылал нефритовые пояса и лекарства, Вончжон отвечал ежегодными посольствами с данью соколами для императорских охотничьих заповедников и рыбьей кожей на выделку мягкой обуви для подагрических ног Хубилая. Корея стала монголо-китайской колонией с постоянно проживающими там эмиссарами, которых охраняли монголо-китайские войска и которым служил корпус говорящих по-монгольски переводчиков. Хубилая не любили, но он был силой, стоящей за троном. Он нуждался в кораблях — и корабли начали сходить с корейских верфей, сперва для завоевания империи Сун, а потом для перевозки монголо-китайской армии в Японию.

К началу 1270-х годов Хубилай изобрел и обоснование войны. В 1266 году, когда совсем недавно был подавлен мятеж Ариг-буги, а кампания против империи Сун только планировалась, он отправил в Японию первое посольство, требуя от правителя этой «маленькой страны» немедленно подчиниться ему. Послание спешно доставили из пункта прибытия в страну, Хакаты (в современной Фукуоке), на Кюсю, в расположенную в 800 км на северо-восток Камакуру, ставку сёгуна (военного правителя Японии), а потом на полдороги обратно на юго-запад — к номинальному сюзерену сёгуна, императору в Киото. Послание вызвало волнение и возмущение — это мы-то «маленькая страна»! — смешанное с ужасом. Император вчерне набросал письмо, предлагающее переговоры, но сёгун немедля запретил и думать об этом. Продержав послов шесть месяцев, сёгун приказал им отправляться домой вообще без всякого ответа. Это позволяло хоть как-то выиграть время. Бесполезный во всех практических отношениях, двор предался молитвам.

Казалось, молчание сработало, так как несколько лет от Хубилая больше ничего не приходило. Его войска были заняты иными делами, осаждая Сянъян, служивший ключом к завоеванию юга. Лишь в сентябре 1271 года прибыл еще один посол-кореец, официально везущий требование подчиниться, а неофициально предупредивший японцев, что пора готовиться к нападению. Послу снова не дали никакого официального ответа, но теперь вассалам приказали вернуться в свои владения, а служилой знати — заняться укреплением тридцати обветшавших прибрежных замков. Молитвы при дворе сделались еще более горячими. Поэтому, когда в 1272 году в Японии высадился монгольский посол и потребовал, чтобы его письма немедленно отослали императору, японский воинственный дух снова ожил. Последним сёгуном в роду правящего семейства Ходзё был отважный юноша 22 лет по имени Токимунэ; он выгнал посла взашей — тяжкое оскорбление для Хубилая, равносильное прямому приглашению вторгнуться.