В 1273 году в Юннань прибыл первый администратор высокого уровня. Саид Аджаль был туркменом, пережившим в 1220 году жестокий штурм Чингисом Бухары, поскольку его дед сдался монголам во главе тысячи всадников. В то время ему было девять лет. Мальчик вырос в Монголии и Китае и в дальнейшем сделал выдающуюся карьеру на различных государственных постах, достигнув вершины в Юннани, которую он, с помощью своего сына Насир ад-Дина, полностью и окончательно привел в состав империи.

Последствия этого сказываются до сего дня — современная Юннань является местом смешения многих культур. Эта земля, населенная аборигенами, не представлявшими ни для кого опасности, была все же атакована армией, состоящей по большей части из китайцев и возглавляемой монголами. А потом этот район передали мусульманину, который сделал его частью монголо-китайской империи и был ответственным за внедрение там ислама. В результате это привлекло сюда мусульман. Сегодня полмиллиона мусульман составляют часть богатой амальгамы проживающих в Юннани народов.

Вернувшись в свои китайские земли, Хубилай начал эксперименты с крупномасштабным управлением уделом, словно оттачивал мастерство, которое ему понадобится как будущему императору, который, широко расставив ноги, стоит сразу на двух мирах, монгольском и китайском. Его уделы начали меньше походить на поместья и больше — на миниатюрные царства, особенно его главное владение в долине Вэй. Для надзора за этим существенным куском территории 50 000 квадратных километров со смешанным китайским и некитайским населением — он назначил двадцатилетнего уйгура Лэнь Сисяня, который, в свою очередь, взял на службу почтенного конфуцианца Цзу Хэна. Выражаясь утонченным языком «Истории династии Юань», оба они усвоили возвышенный конфуцианский идеал «обуздывать буйных и поддерживать слабых». Вместе с другим советником Хубилая, дзен-буддийским монахом Лю Бинчжуном, они восстанавливали школы, запрещали монголам обращать в рабство ученых и печатали бумажные деньги.

В пространной докладной записке Лю расписал, какие шаги следует предпринять Хубилаю, чтобы общество продолжало развиваться гладко и с выгодой для себя, и, вероятно, указал, что хорошее правление зависит от хороших государственных служащих, которые могут появиться только из хороших школ. По сути дела, эрудит Лю советовал Хубилаю вести себя подобно китайскому императору. Ему следовало кодифицировать налоги и юридические системы, вновь ввести для поступающих на государственную службу экзамены на чин и финансировать написание истории предыдущей династии[22] — традиционная задача нового китайского правителя. Однако Хубилай не собирался заходить столь далеко. Никаких экзаменов на чин не будет, так как это означало бы, что все его советники окажутся китайцами; не будет никакой истории династии Цзинь, так как китайцы воспримут это как провозглашение новой династии, что, в свою очередь, в глазах монголов будет выглядеть как попытка узурпации власти брата. Возможно, именно этого-то и хотел Лю — но не Хубилай.

Хубилай уже опирался на два мира, и в 1256 году принял первое важное решение с целью сделать такое шаткое балансирование постоянным. Ему требовалась хорошая база, однако в его уделе не было достойного для этой цели города. Если он желал сохранить доверие своих новых китайских подданных, от которых теперь зависел его доход, ему нельзя было утверждать традиционные монгольские ценности, создавая город из юрт с передвижным дворцом. Поэтому, возможно, отчасти благодаря Лю, он решил создать постоянную столицу. А почему бы и нет? Создал же Угэдэй такую в Каракоруме, а брат Хубилая Хулагу мог выбрать себе столицу из многих исламских городов; правительству северного Китая требовался никак не меньший центр власти. Но выбирать место для него надо былое особым тщанием. Настоящий китайских правитель, несомненно, занял бы одну из старых столиц, возможно, Чанъань (Сиань) или Кайфын (обе они располагались неподалеку от владений Хубилая), либо даже Пекин, восстановивший в какой-то мере свое самоуважение после взятия его в 1215 году Чингисом. Но Хубилай не был китайцем и не мог позволить себе выглядеть таковым в глазах своей семьи и соотечественников-монголов. Его китайские советники поняли эту трудность и занялись подысканием подходящего места для строительства столицы.

Хубилай в общих чертах представлял, в каком районе должна находиться его столица, поскольку если он хотел равно утвердиться в двух культурах, диапазон выбора был не слишком велик. Столица должна была располагаться в пределах досягаемости от Пекина, именовавшегося в ту пору Чжунду — «Центральная столица», однако она должна была находиться в степи, на традиционной монгольской территории.

Степи Внутренней Монголии, осваиваемые ныне наезжающими с юга китайцами, подступают на карте удивительно близко к Пекину до них всего 250 км. Однако на практике между ними лежит целый мир, даже при наличии отличных новых дорог, порождения современной экономики, находящейся на подъеме. Это семь часов езды по дороге, которая сначала ведет вас по крутым медленным подъемам, а потом делает большой зигзаг, огибая горы и растягивая путешествие еще на сотню километров. Мы направляемся на северо-восток, прочь от насыщенного городского уличного движения и вездесущего супа с лапшой, по скоростному шоссе, которое доставляет к Великой Стене миллион туристов в год. Однако это чудо не должно нас задерживать, поскольку его построили уже после Хубилая.[23] Наше внимание должно быть устремлено к тем волнообразным горам, по которым плывет Стена. Здесь проходила последняя естественная линия обороны Пекина — два покрытых лесом гребня, горы Чжунду и Си, сплошные острые пики и крутые ущелья, ландшафт, похожий на скомканную жестяную фольгу. Древний путь через них некогда проходил по ущелью Цзуён, ширина которого сокращается в самом узком месте до нескольких десятков метров. Оно не может вместить в себя все скоростное шоссе, поэтому некоторое время полоса, ведущая на север, с нудными вереницами ревущих грузовиков, врезается в стену долины, а полосы, ведущей на юг, не видно, ибо она тянется по другую сторону гор. Защищать эту линию обороны не составляло труда, здесь можно было остановить большинство армий — но только не монголов в 1213 году. Именно поэтому империя Мин, опасаясь монгольского возрождения, построила на горах Стену, и именно поэтому Стена эта на самом деле представляет собой много стен, разные куски и кусочки, охраняющие боковые гребни, где могли проскользнуть отчаянные воины на крепких лошадях.

Теперь мы поднялись на несколько сотен футов и находимся фактически на полуплощадке. Следующую сотню километров ехать легко. Дорожные знаки на английском предупреждают об опасностях, вызванных монотонностью езды: «Не пытайтесь ехать утомленным!», «Не ездите усталым!» Следующая остановка, Чжанцзякоу, прежде находилась в семи часах езды от Пекина; теперь ехать до нее всего два часа, если поток машин невелик.

Чжанцзякоу — город исторический, хотя об этом никак не догадаешься, глядя на потрепанные многоквартирные дома, которые ныне совсем заслонили кучку одноэтажных домиков и улочек старого города. Некогда этот городок отмечал границу между низинными землями Китая и расположенными на плато землями Монголии, поэтому монголы (и иностранные исследователи) называли его Калганом — от монгольского слова «ворота». Через эти ворота протекала торговля между Россией, Монголией и Китаем. Век назад тут действовало 7 тысяч торговых обществ; через узкие северные ворота городка проезжали сотни кибиток, запряженных волами, и проходили сотни тысяч верблюдов. Революция 1917 года в России убила это поселение, а вскоре его окрестности прославились разгулом бандитизма. Ныне город обрел новую жизнь в связи с усиленным продвижением Китая в свою пограничную провинцию, автономный район Внутренняя Монголия, в то время как монгольское влияние, насколько я мог видеть, совершенно исчезло. Ощущение его исторической роли дает только ландшафт, долгим зигзагообразным подъемом ведущий к фермам и деревням монгольского плато.