— Да, вот еще о чем я хотел спросить, — продолжал Гавриил, все еще полушутя, но уже гораздо более мягким тоном. — Как поживает фрейлейн фон Мённикхузен?

Иво стиснул зубы и не проронил ни слова; на лбу у него выступил холодный пот. Гавриил сказал с живостью:

От Христофа я узнал, что больная сегодня встала с постели. Ты действительно по-отечески заботился о ней и во всем проявил себя настоящим рыцарем. За это доброе дело я приношу тебе свою горячую благодарность и безоговорочно отпускаю тебе все прегрешения молодости. Я умру с радостью, если буду знать, что моя бедная спутница пользуется заботливым уходом.

Ты, кажется, надеешься, что я берегу ее для тебя? — сказал Иво с едкой насмешкой. — Ты легковерен. Может быть, этот лакомый кусочек я берегу для себя!

Цепи звякнули. Гавриил резко приподнялся и сел.

Что это значит?

Это значит, что Агнес фон Мённикхузен с сегодняшнего дня — любовница Иво Шенкенберга, — ответил Иво злорадно. Испуг Гавриила его безмерно забавлял.

Не шути этим, — сказал Гавриил дрожащим от волнения голосом. — Так далеко даже твой произвол заходить не должен. Это не какая-нибудь пастушка, которую ты мог бы оскорблять безнаказанно. Рыцарь фон Мённикхузен — человек могущественный, он может

сломить шею и покрепче твоей. Бесчинствуй сколько можешь, но не забывай, что твоему насилию есть предел.

Кто говорит о насилии? Разве ты применял насилие, когда она бежала с тобой? И ты ведь — ничто, а я — прославленный военачальник, Ганнибал Эстонии! Можешь ли ты хотя бы минуту сомневаться, на чьей стороне сейчас благосклонность прекрасной Агнес? Ха-ха-ха!

С минуту Гавриил действительно сомневался. Как острый меч, пронзила его мозг недобрая мысль: может быть, болезнь и несчастье помрачили разум Агнес и она в самом деле… но нет, этого быть не может, это совершенно невозможно! Агнес неверна ему, Агнес — любовница Иво Шенкенберга? Это просто смешно! Гавриил рассердился на себя самого. Как могло такое низкое подозрение хотя бы на миг прийти ему в голову? Разве он недостаточно хорошо знал Иво как бесстыдного лгуна? Иво хотел его только помучить — это было ясно как день. Гавриил испытывал теперь такое же душевное состояние, как Агнес утром, но, к сожалению, у Гавриила было еще меньше хитрости, еще меньше терпения.

— Ты лжешь, Иво, — сказал он с холодным презрением.

Хотя бы он разозлился, вспылил! Его спокойный голос, звучавший презрением, снова воспламенил ярость Иво, немного утихшую под влиянием злорадного чувства.

Попридержи язык! — скрежеща зубами, прохрипел он.

Еще одно слово в пояснение, потом я замолчу, — холодно сказал Гавриил. — Мне кажется, с тех пор, как я без сопротивления позволил себя связать, ты возымел обо мне ложное представление. Может быть, ты думаешь, что я тебя боюсь. Ты ошибаешься. И тогда я не боялся тебя, не боюсь и теперь. Я знаю, что ты можешь сделать со мной все, что тебе вздумается: ты можешь вырезать у меня язык, выколоть глаза, сварить и изжарить меня живьем, но не надейся, что я стану тебя молить о пощаде или что я поверю твоим словам. Так! Теперь между нами все ясно и у меня с души свалилось бремя, все эти дни меня тяготившее.

Рука Иво судорожно ухватилась за кинжал, торчавший у него за поясом.

Ты нарочно меня злишь? — с хрипом вырвалось из его груди.

Ага, ты, наверное, и шел сюда с мыслью выпустить мне кровь? Тем лучше, тогда мне не придется иметь дело с виселицей. Ведь от твоих так называемых судей мне все равно живым не уйти. У меня есть еще одна просьба: отвези Агнес фон Мённикхузен к ее отцу. Можешь быть уверен, ты получишь щедрые чаевые. А на большее не надейся! Агнес видит разницу между честным человеком и Иво Шенкенбергом. Я не знаю, какого она мнения о тебе, но я уверен, что после моей смерти мнение это не улучшится. Ты можешь ей клеветать на меня с пеной у рта, что ты уже, кажется, и делал…

Иво вдруг наклонился и изо всей силы вонзил кинжал в грудь Гавриила. Гавриил приподнялся, короткий стон вырвался из его груди; потом он безмолвно упал на спину. Иво несколько минут стоял неподвижно, затем махнул рукой, вытер лезвие кинжала полой своего кафтана, вышел из палатки и, позвав людей, коротко приказал им:

Уберите эту падаль и бросьте в реку!

Иво, Иво, что ты сделал? — воскликнул Христоф, глядя на брата широко раскрытыми глазами.

Отплатил изменнику по заслугам. Смерть его пусть останется тайной! — мрачно ответил Иво.

Христоф круто повернулся к брату спиной и ушел. Люди сняли с рук и ног Гавриила цепи, подняли безжизненное тело и отнесли его на высокий берег реки. Внизу смутно блестела черная поверхность воды. Раздался всплеск… и волны сомкнулись над исчезнувшим телом.

— И кто велел ему спешить к названому брату! — с сожалением пробормотал Андрее — он тоже был в числе людей, тащивших тело. Остальные пожали плечами, еще с минуту поглядели вниз и отправились обратно в лагерь. Их совесть была спокойна. Они исполнили свой долг.

Спустя несколько дней после описанного события Иво Шенкенберг со своим отрядом подошел к Таллину. Он не вошел с войском в город, а расположился лагерем под Ласнамяги, на месте нынешнего Кадриорга. Из города толпами стекались люди, чтобы посмотреть на лагерь и накупить у воинов награбленного добра. Лагерь превратился в огромный базар, где продавалось все: скот, рабочие инструменты, домашняя утварь, платье, зерно и… рабы, главным образом девушки; однако спрос на них был невелик — девушек и без того в городе набралось достаточно, их можно было добыть чуть ли не за корку хлеба.

Роскошный шатер Иво стоял отдельно, в дальнем конце лагеря, и вокруг него была расставлена стража, не подпускавшая близко никого из посторонних. На следующее утро после прибытия в Таллин Иво и Агнес сидели в шатре за завтраком. Агнес поправилась, только левая рука ее была еще на перевязи. Но девушку не выпускали из шатра: прогулки, как объяснила старуха, могли бы на первых порах еще повредить слабому здоровью Агнес. На ней уже было не мужское платье, а роскошная женская одежда и драгоценные украшения, которые Иво почти силой заставил ее принять в подарок.

Агнес не хотелось ни есть, ни пить; грустно сидела она напротив Иво и думала о Гаврииле, который, по словам Иво, злоупотребил дарованной ему свободой и… бежал.

Речь Иво была мягкой и учтивой, он не скупился на любезности, шутил и рассказывал о своих славных подвигах. С врагами быть дьяволом, с друзьями ангелом, с женщинами покорным рабом — таков был, как утверждал Иво, его девиз, которым он руководился во всех своих поступках; следуя этому правилу, он побеждал врагов, приводил в восхищение друзей и покорил не одно женское сердце. Иво удивлялся и втайне досадовал, что его вдохновенные речи не находят у Аг-нес такого же отклика, что его пламенные взоры не вызывают блеска в потускневших от слез глазах девушки; хуже того, он с болью должен был признаться себе, что в глазах Агнес, если она случайно встречалась с ним взглядом, отражался тайный страх, недоверие и даже отвращение. Едкой горечью наполнялось сердце Иво, когда Агнес в сотый раз заводила речь о том, что занимало ее мысли.

В какую сторону мог бежать Гавриил? — спрашивала она, как бы разговаривая сама с собой.

Куда же, как не к русским, ведь от них он и явился, — сухо отвечал Иво.

Но у него было дело в Таллине.

Какое дело?

Он ведь разыскивает отца.

И вы верите болтовне этого плута? — презрительно смеясь, отвечал Иво. — Его отец был русский бродячий торговец, его двадцать лет тому назад повесили в Таллине за кражу.

Опять этот недоверчивый, выражающий отвращение взгляд! Иво слегка тряхнул головой и продолжал уже в менее хвастливом тоне:

— В сторону Таллина он бежать не мог — он знает, что его там ждет: расплата за предательство, страшная, мучительная смерть. Я верю, что он раньше стремился в Таллин. У русских, несомненно, есть намерение напасть на Таллин, и они выслали этого человека вперед как лазутчика; Гавриил прямо-таки создан для этого — он знает город с детства, владеет всеми языками и вообще хитер как лиса. То, что он по дороге попал нам в руки, было, вероятно, большим счастьем для нашей родины: это показывает, что какая-то высшая сила охраняет древний Таллин. Жаль, что я поддался на его плаксивые просьбы; теперь он на свободе и может нам еще немало насолить. Но сейчас, по крайней мере, нечего опасаться, что он когда-либо осмелится появиться в Таллине. Есть одна причина, которая заставляет меня даже радоваться его бегству: этот негодяй, к сожалению, мой названый брат. Мой отец до сих пор проклинает тот день, когда из милости принял в свой дом сына коробейника, но что поделаешь? Он вырос вместе со мной, и мне было бы больно увидеть его на виселице, изуродованного пытками. Кроме вас, фрейлейн Агнес, я никому не решаюсь признаться в этой душевной слабости, а то подумают, что я намеренно дал ему возможность бежать.