Но у орденских рыцарей были зоркий глаз и острый слух. Как только они замечали, что где-либо среди крестьян возникают волнения, они еще сильнее укрепляли свои неприступные города и замки, увеличивали войско и устрашали крестьян звоном оружия и суровыми наказаниями. Так были подавлены в самом зародыше волнения среди латышей, земгаллов и пруссов, да и у эстонцев Ливонии дело обстояло не лучше.

За неделю до Юрьева дня из Эстонии прибыл к кузнецу Виллу посланец и принес весть, что восстание должно начаться, как было намечено заранее, в ночь под Юрьев день. Кузнец покачал головой, зная мысли вильяндимааских крестьян, но все же созвал людей в развалины древней крепости и передал им требования посланца. Некоторые из крестьян, особенно молодые, сразу согласились, но большинство заколебалось, зная, что Вильяндиский замок кишит воинами и по всей округе размещены сильные отряды войск. Кузнец долго уговаривал и убеждал людей, чтобы они не пропускали подходящее время, когда все эстонцы впервые выступают единодушно и хоть сколько-нибудь можно надеяться на успех. Но у крестьян пропала всякая смелость; они остались равнодушны и под конец решили, что к войне хоть и надо быть готовыми, но следует выждать, пока не станет ясно, как идут дела у собратьев в Эстонии и на Сааремаа.

Так кончилась эта сходка; решение ее, возможно, имело большое значение для исторических судеб нашей страны.

Кузнецу хотелось немедленно одному отправиться к Тазуя, чтобы под его началом истреблять датчан и немцев. Но Виллу нужно было раньше справиться с одним личным делом, а истинному эстонцу его личные дела всегда важнее общественных.

Личным делом кузнеца было освобождение Май.

Май все еще не появлялась, но кузнец теперь знал определенно, что его голубка томится в когтях молодого, красивого ястреба. Дело в том, что Виллу поил своим самым дорогим вином одного из слуг с мызы Пуйду до тех пор, пока тот не выболтал тайну своего хозяина. Вообще ни владельцы мыз, ни орденские ры-цари не считали похищение крестьянской девушки таким уж важным делом, чтобы особенно заботиться о сохранении тайны. Но молодой Герике, по словам слуги, так сильно влюбился в красавицу Май, что охранял ее как зеницу ока и похищение ее скрывал от всех, точно какое-нибудь преступление, караемое смертной казнью. Кузнец Виллу много раз пытался проникнуть на мызу, но, казалось, именно его здесь- больше всего опасались. Его не впускали, какие бы причины он ни приводил. Ночью он пытался перелезть через стену, но стража всякий раз его отгоняла. Тайная боль терзала сердце Виллу; день ото дня он становился все грустнее и то один, то с Прийду бродил вокруг мызы, тщетно надеясь, что ему случайно удастся хоть издали увидеть милое лицо Май.

Юрьев день миновал, и вслед за ним из Эстонии донеслись страшные вести. Крестьяне в одну ночь истребили в сельских местностях почти всех немцев и датчан, поместья сожгли и соединились в большое войско, которое спешно направилось к Таллину. После этих известий и ливонские эстонцы то тут, то там пытались поднять восстание, но орденские рыцари легко справлялись с этими попытками; они сумели так устрашить крестьян, что те еле осмеливались дышать и втайне надеяться на помощь своих более счастливых собратьев.

Кузнец Виллу день и ночь думал о спасении Май; думал так напряженно, что чуть не помешался, но верного пути все же не нашел. Работу он целиком поручил подмастерьям; шуток от него уже никто не слышал; вкус к еде у кузнеца пропал, а вино он пил только тогда, когда его мучила злая мысль, что Май его больше не любит.

Однажды кузнец вместе с Прийду отправился в Ви-льянди и после долгих колебаний снова решил поговорить с комтуром, но у комтура в это тревожное время было так много дел, что он не принял кузнеца. Вечером кузнец и Прийду сидели в корчме; вдруг послышался стук подъезжающей телеги и вошел слуга с мызы Пуйду, которого Виллу знал.

Это ты подъехал? — спросил кузнец.

Я, — гордо ответил слуга, — еду на паре лошадей.

Почему так важно?

Гроб везу домой из города.

Кому гроб?

Старику.

Старик умер?

Вчера вечером помер. Будь другом, угости!

На, пей! А гроб можно посмотреть?

Иди, смотри, если хочешь. Знатная штука, лучший городской мастер делал.

Кузнец и Прийду вышли. Широкая телега с гробом стояла перед корчмой под навесом. Гроб действительно был отличный, из крепкого дуба, искусной работы, на серебряных ножках и весь обильно разукрашенный серебром. Крышка была прибита гвоздями, но кузнец мигом ее поднял.

— Что ты делаешь? — пролепетал Прийду испуганно.

Кузнец ничего не ответил, измерил на глаз длину гроба, кивнул головой и внимательно огляделся вокруг. Уже почти стемнело, дорога была безлюдна.

— Теперь я знаю, что делать, — сказал Виллу тихо. — На, возьми деньги, уплати корчмарю, угости слугу, постарайся еще немного задержать его в корчме и уговори, чтобы он подвез тебя на телеге по направлению к мызе Пуйду. Там спрячься на опушке леса

и жди, пока не услышишь троекратное карканье вороны. Ты отзовись тем же, потом уж мы найдем друг друга. Когда я влезу в гроб, ты опять крепко закрой крышку.

Прийду на своем странном языке дал другу понять, что считает его сумасшедшим. Кузнец так привык к речи Прийду, что понимал каждое его слово; с ним Прийду не стеснялся говорить, в то время как при людях оставался нем. Но сейчас кузнец как будто ничего не понимал — ни того, что Прийду считает его помешанным, ни того, что Прийду сам хочет влезть в гроб. Кузнец еще раз осторожно огляделся — нет ли где-нибудь свидетелей его отчаянной проделки, — и влез в гроб; к счастью, покойный владелец мызы Пуйду был одним из самых тучных великанов Вестфалии.

— Ты хорошо помнишь все, что я тебе сказал? — спросил кузнец из-под крышки.

Прийду печально кивнул головой.

— Тогда прикрой крышку.

Прийду сделал жалобную мину, еще раз пожал руку друга и… исполнил приказание.

Входя в корчму, он дрожал как осиновый лист; но мы можем с уверенностью сказать, что этот сорвиголова нисколько не дрожал бы, если бы его самого живым положили в гроб.

Вскоре кузнец услышал, как Прийду и полупьяный слуга вышли из корчмы. Слуга долго без всякой причины ругал лошадей, громко смеялся тому, что Прийду, как немой, объясняется знаками, начал бранить кузнеца, который скрылся точно вор, и, наконец, благосклонно разрешил Прийду сесть на край телеги. Повозка, дребезжа и раскачиваясь, потянулась дальше по ухабистой дороге.

Грохот и тряска продолжались целый час. При сильных толчках кузнецу казалось, что телега вот-вот опрокинется, гроб раскроется и задуманное им дело сорвется. Когда дорога была мягкая, песчаная и телега двигалась тихо, у кузнеца было такое чувство, будто он умер и похоронен; дыхание замирало в его груди и кровь застывала в жилах. Тогда кузнец бил руками о стенки гроба, тер себе грудь, глубоко вздыхал и чувствовал, что кровь у него горячо и быстро струится по жилам, что он живой человек; и в душу его снова вселялись сознание силы и отвага, которых не мог сломить даже страх смерти.

Наконец телега остановилась, и Виллу услышал глухой шум, будто цепями поднимали какой-то тяжелый предмет. Телега двинулась и вскоре опять стала. Храброе сердце кузнеца сильно забилось. Он понял, что телега въехала во двор мызы Пуйду. Настал час борьбы, а может быть, и смерти! Виллу слышал шум шагов и голоса. Чей-то голос приказал отнести гроб в большой зал. Гроб немного приподнялся, но сразу же с треском опустился.

Ох, чтоб его, какой тяжелый! — удивился кто-то. — Свинцовый, что ли?

Чистый дуб, — пояснил другой голос, — но они налепили на него кучу серебра, оттого он такой тяжелый.

Вот куда они швыряют дорогое серебро! — проворчал третий.

Давай снимем крышку, тогда легче будет нести, — посоветовал четвертый.

Несколько человек стали возиться с крышкой rpo-ба. У кузнеца сердце громко забилось. Гвозди уже начинали сдавать. Кузнец увидел сквозь щель свет факелов. Сердце его замерло…