Взрослые скоро занялись разговором, и у доски остались одни дети.
Девочка оказалась страшно хитрой. Она всё время бросала кубик так, что выпадали только пятёрки и шестёрки. Вовкина голубая фишка быстро отстала, и когда зелёная девочкина кончала игру, голубая ещё болталась где-то в начале между барабаном и дрессированным зайцем в кепке.
— Кончила! —торжественно объявила Леночка.
— Подумаешь! — Вовка небрежно опрокинул свою фишку. Поболтав ногой и помолчав, он сказал: — А я зато в этом году пойду в школу.
— И я.
— А меня сразу примут в пионеры.
— В первом классе не принимают. В октябрята — и то со второго. Самых лучших.
— Это у вас. А у нас есть такая школа, — соврал Вовка, — где с первого. Одна на весь район.
Тут он вспомнил, что едет на Камчатку, где неизвестно какие школы, и прикусил язык.
— Смешная ты, — закончил он, — «скажите, мальчик», «играйте, мальчик»… Что я — «вы», что ли?
— Я не смешная, а вежливая, — обиделась девочка. Воцарилось молчание. Ссориться не было никакого смысла, и поэтому Вовка примирительно сказал:
— Меня ещё в прошлом году чуть в школу не взяли. По домам ходили, записывали, кому семь лет исполняется… И я записался. Мама пришла — такой шум подняла! Нельзя, говорит, обманывать. А я и не обманывал: я правда в школу хотел.
О плохих и хороших людях
На одной из станций Фёдор побежал за досками и проволокой — делать ежу клетку.
Когда он вышел, Леночка спросила:
— Это твой папа?
— Папа? — удивился Вовка. — Нет…
— А где папа?
Вовка отвернулся и начал дышать на оконное стекло.
Мама покраснела.
— Мой папа — инженер, — медленно проговорила Леночка. — Они с мамой нас на Камчатке ждут…
— Мой Геннадий проектировал Новый порт, — вмешалась Генриетта Николаевна. — Ну, конечно, не один — целая группа специалистов. До чего беспокойная профессия! Всё порты, порты, порты! Море Белое, Чёрное, Каспийское. Он разъезжает, а мы за ним. Невозможная работа. Вы — женщина, вы, конечно, меня понимаете!
Мама неуверенно кивнула. Вечером, ложась спать, Вовка обнял маму за шею и шепнул:
— Мама, а у нас будет когда-нибудь папа? Мама вздрогнула.
— Зачем это ты? — тихо спросила она и прижала к себе голову сына. — Разве тебе со мной плохо?
Вовка освободился из маминых рук, отвернулся к стене и стал чертить на ней пальцем треугольнички.
— Мама, а люди, правда, разные? — наконец спросил он.
— Разные… — со вздохом согласилась мать.
— И плохие бывают?
— И плохие.
Вовка вспомнил Кожаного, Гришку-Степана, торговку тётю Маню и задумался.
Вот у Григория — тоже только мама…
Вовка вспомнил, как они с Григорием шли по дороге, как тот сказал: «Был бы у меня батька…» — и ему вдруг до боли стало жаль Гришку.
«Был бы у меня батька…»
Клетка
«Тук-тук-тук! Тук-тук-тук!» — стучат колёса.
Мчит поезд по забайкальской степи, качает вагон. Тоненько звенит ложка в стакане. Под лавкой шелестит иглами, перекатывается в картонке Мурзик…
На одном полустанке Фёдор, наконец, раздобыл ящик, моток телеграфной проволоки и начал мастерить для ежа клетку.
Осторожно, чтобы не очень шуметь, он тюкал рукоятью ножа по гвоздям, гнул проволоку, сверлил лезвием отверстия в досках.
Когда клетка была готова, в неё пересадили Мурзика.
У клетки было съёмное — чтобы мыть — дно и проволочная удобная ручка.
Вовка и Лена решили, что для ежа это настоящий дворец.
Бэ-э!
— Вова, вы будете играть в «Цирк»?
— Ты и сегодня вежливая?
— Ладно, не буду. Тогда давай говорить о чём-нибудь интересном. Ты стихи знаешь?
Оказалось, что, кроме «Стакан-лимон, выйди вон», никаких стихов Вовка не знает.
— Тогда давай почитаем.
Леночка достала с верхней полки книжку и начала:
Муха, муха, цокотуха
Позолоченное брюхо —
Пошла муха на базар
И купила самовар
— Самосвал! — мрачно поправил Вовка. Так быстро читать он ещё не умел.
— Здесь написано «самовар».
— Мало ли что написано. Самовар — это что такое?
Леночка пожала плечами.
— Ага, не знаешь? И я не знаю. А самосвал каждый знает… Давай лучше рисовать буквы.
Вовка достал свой заветный зелёный альбом.
— Бэ-э! — тянул он, вырисовывая пузатое "б". — Тэ-э! Лена, у тебя вон та буква вверх ногами написана!
— Ничего подобного — это "у".
— Ну и что же, что "у"? Всё равно вверх ногами. Спроси бабушку.
— Что ты, Вовочка, Лена права. У неё "у" как "у". Где ты видишь ноги?
Но Вовка буквины ноги видел совершенно отчетливо.
— Зато у твоего "э" палочка внутри колыхается!
— Колышется, Елена!
— А ты не можешь одним словом «сыр» и «рыс» написать!
Ребята углубились в работу. Буквы им нравились. Они были все разные, каждая со своим характером. Они толпились в альбоме шумной ватагой и ужасно неохотно укладывались в слова. Даже если это было короткое, одному Вовке известное таинственное слово...
Рисунок
Водя карандашом по альбому, Вовка нарисовал человека.
Человек пристально смотрел одним глазом на окружающих.
Это был Кожаный.
Кожаный стоял, широко расставив ноги, заломив на затылок кепку, и свирепо пускал дым из толстой папиросы.
Вовке сделалось не по себе. Он украдкой взглянул на маму. Та вполголоса беседовала с Фёдором.
Волна ненависти к жулику охватила Вовку,
— Вот тебе! — Он нарисовал на животе у Кожаного здоровенную заплату. — Не нравится?!
Наискосок через всю страницу на Кожаного хлынул дождь.
Довольный местью, Вовка закрыл альбом.
И всё-таки смутное чувство беспокойства оставалось.
Зачем Кожаный напомнил о себе?
Немного погодя Вовка взял альбом снова, вырвал из него потихоньку лист и, выйдя в коридор, незаметно сунул рисунок в мусорный ящик.
Что-нибудь страшное
Третий день шёл поезд через горы, тайгу, реки. Конца не было грому колёс и рёву встречных паровозов,
Мелькали станционные огни, с грохотом проносились железнодорожные мосты, солнце круто поднималось и падало за мутным оконным стеклом.
— Бабушка, скоро мы приедем? — спрашивала Леночка.
— Нет, не скоро. Ещё станцию Ерофей Павлович не проехали. Дорога большая: в Комсомольске пересадка, в Совгавани сядем на пароход… Ещё намучаешься!
— А на пароходе лучше, чем в поезде?
— Лучше! — уверенно вмешался в разговор Вовка. — Дядя Фёдор говорит, в море каждый день истории случаются!.. Знаешь что, Лена, когда мама и бабушка уйдут за обедом, — давай попросим дядю Фёдора рассказать что-нибудь про море! Страшное.
И когда мама с бабушкой ушли, Фёдор, видя, что ребята умирают от скуки, рассказал им две ужасные истории, которые случились с ним во время плаваний.
ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ,
РАССКАЗАННАЯ ФЁДОРОМ ДО ТОГО, КАК ПОЕЗД ПРИБЫЛ НА СТАНЦИЮ СО СТРАННЫМ НАЗВАНИЕМ «ЕРОФЕЙ ПАВЛОВИЧ»
Дело было давно. Ещё когда я служил на речном пароходе.
Помню, плывём мы как-то по Волге. Справа и слева берега. Домики. Кусты зелёные.
Замечаем — что-то скорость мала. Кинулись в машину— всё в порядке. Кочегары уголь шуруют — дым столбом.
А пароход всё тише и тише, остановился и назад поплыл!
Мы тогда — на корму. Смотрим, — в воде щука. Вот такая здоровенная! Уцепилась зубами за корму и тянет пароход назад.
Схватил один матрос весло — хлоп щуку! — и наповал. Вытащили её на палубу — пять пудов. Три дня ели уху…
— Ну, как история? — спросил Фёдор. — Страшная?
— Страшная, но только не может быть, — рассудительно ответила Леночка. — Таких рыб не бывает!
