Пруд («Среди леса — затиненный пруд…») Среди леса — затиненный пруд, и к воде корневинами ивы… А поля васильками цветут, колосятся пшеничные нивы. Над стоячей водой — полусон, сырость, глушь, полутьма без просвета… А над жнивом серебряный звон всех кузнечиков Божьего лета. Тинный пруд так же хмур и весной: листья мертвые, ворохи прели… А в дубках на опушке лесной всю-то ночь соловьиные трели! Бредень («Бросил Федор бредень водам…») Бросил Федор бредень водам повечернего затона, за собой, на кляче, бродом выволок на отмель Дона. Да уж видно — незадача, не подсек он впору бредня: заартачилась ли кляча, сам ли опоздал к обедне… В бредне ракушки да тина, ни одной рыбешки малой. Рыболов ты, сиротина, Федор, бродчик неудалый! Ведьма («В новолунье, чуть смеркается…») В новолунье, чуть смеркается, ведьма в дебрь идет за травами, за опоем, за отравами. Не дорогой пробирается, а тропинкой от обители, чтобы люди не увидели. Как прокралась из полесицы — перед ведьмой лес нехоженный, Перевалом загороженный в серебристых мутях месяца. Ходит-бродит наговорщица, по оврагам шарит-морщится. Ищет злая, многогрешная змей-траву и ярь болотную на заварку приворотную. А кругом-то тьма кромешная, оборотень — волк шатается, филины перекликаются. Май («Сегодня — воскресение…») Сегодня — воскресение в веселый месяц май. Журчит листва весенняя: — Живи, не унывай! От утреннего холода на сердце горячо, — все так легко и молодо, так девственно еще. Еще и птичьи щебеты звучат едва-едва… Все тихо! Рай. А в небе-то какая синева! Лебеди («На острове неведомом…») На острове неведомом, за тридевять морей, Зимуют, внуки с дедами, дружины лебедей. Да, видно, воды южные не любы лебедям: проходят зимы вьюжные, весна — и по домам! Зовут озера синие, камыш на берегу и гнезда лебединые в нестаявшем снегу. Обратно стаи просятся, к теплу родной тиши. И лебеди уносятся на Север в камыши. Лог («В зиму долгую забытый…»)
В зиму долгую забытый спит над озером лесок, в белые снега зарытый притаился волчий лог. Темно в нем — никто не встретит, глухи заросли берез. Только он тебя приветит, царь полуночи — Мороз. Приголубит, упокоит, колыбельную споет. Он глаза тебе закроет и могилу заметет. Полянка («Заплутал охотник в лесу, чуженин…») Заплутал охотник в лесу, чуженин, обратно тропы не находит, по логам дремучим да кочкам трясин всю ночь, как проклятый, бродит. И заря зажглась, посветлела земля, а чаща лесная все глуше, не запахло по-ветру дымом жилья, не слышно дуды пастушьей. Ну и дебрь! Куда ни своротишь, ежом навстречь заерошатся елки. Оплелись коряги сухим лишаем, ни птах, ни цвета, ни пчелки. Минул день, другая нахмурилась ночь, за ними еще — дни и ночи… И брести охотнику стало невмочь, бессонные слепнут очи. Вековечна глушь. По звериным тропам идет он, шатаясь, куда-то, потерял и счет опостылевшим дням, оброс бородой косматой. «Уж не бред ли черный — лесной мой удел?» гадает он, встав спозаранку… Вдруг он видит: лес вокруг поредел и солнце греет полянку. На полянке соломиной крытый сруб, обсохлый кругом можжевельник, У дверей дуплистый развесился дуб, под дубом старчик-отшельник. Серебрится луч на белесых вихрах, обрамивших лысое темя. В полинялой ряске да в лычных лаптях, и древний-древний, как время. «Пожалей — взмолился охотник, — скажи как выбраться мне из чащобы? До лесной далеко ли отселе межи? Поспеть домой хорошо бы». «И, далеко, родной, — прошамкал старик, — то пращуры пращуров знали: Много тысячей тысяч верст напрямик, а если в обход — подале». Невдомек охотнику: «Долго ж, отец, плутаться пришлось досюда?» «А и долго, долго… На то и Творец, нет меры Божьему чуду». Оробел охотник, но сердце крепит: «Ну полно, укажь мне дорогу! Попривык я к лесу-то. Бог пособит. Авось дойду понемногу». А старчик все строже: «Послушайся, брат, Господней помогой не чванься. Никакой и нету дороги назад… Со мной умирать останься». |
