«Прогулка здесь, в разросшемся лесу…» Прогулка здесь, в разросшемся лесу всегда — чудесное открытье. Блуждаю в нем без цели, по наитью, всей старостью люблю его красу. Под шелестно-зеленые шатры иду, о прошлом вспоминая, и снова каждая тропа лесная приоткрывает тайные миры. О, да, все чудо здесь, куда ни глянь! Любуясь вновь лесным цветеньем, куда-то вглубь я проникаю зреньем, в незримое за видимую грань. И замираю… В яви ли живу? Иль это сон, нездешний сон я вижу? Смотрю, клонюсь, разглядываю ближе росинки-звездочки, упавшие в траву. Полдень («Извилистой тропою в чащи…») Извилистой тропою в чащи я ухожу… И каждый шаг уводит в темный полумрак, безмолвием так много говорящий. Не дрогнет папоротник пышный и ждешь, как в сказке, чтоб зацвел… Над вереском жужжанье пчел, гуд тишины июльской еле слышный… И спрашиваю: Дух мой, кто ты? Ты — призрак? Или бог лесной? Иль только легкий миг земной в светилище полуденной дремоты? «Что все слова и песни…» Что все слова и песни в сравнении с Твоей ко мне поющей речью: «Забудь печали дней, тревогу человечью, для вечности воскресни!» В утишии весеннем охватывает лес таким ко мне участьем сияющих небес, беззвучным и звучащим, — таким всепримиреньем, как будто мне лишь снится весенняя земля, как будто рай обманный земного бытия — лишь призрак несказанный. «Полузабытую зимой…» Полузабытую зимой вновь летом обретаю землю. В лесу безмолвью леса внемлю: все тот же он и нынче мой! Мир видимый полуисчез: жду от земли зацветшей знаков, — как перед лествицей Иаков, провижу таинство небес. В уединении лесном дух целомудренней и тише. Что день — ступенью выше, выше хоть и в ничтожестве своем… «Густолиственные своды…» Густолиственные своды вязов древних… В полдень жаркий манит тень под эти арки, тень аллей, где пахнет медом, тишина… И год за годом! Все приемлет сердца разум в тишине туманно-зыбкой; День поет пчелиной скрипкой, и слепительным алмазом — солнце над высоким вязом. Жизни суета и скверна — сон неправедный — забыты. Мысли с тишиною слиты… Вечность, даль любви безмерной. Где-то. Навсегда. Наверно. «Только солнце — просыпаюсь…»
Только солнце — просыпаюсь, за садовую ограду тороплюсь к лесным завесам, — в сумрак утра окунаюсь, в эту пахнущую лесом и рассветной мглой прохладу. Глухо, немо, непробудно Дышат тени по дорогам; тронутые тиховеем рощи — сказкой изумрудной… Здесь не людям жить, а феям, гномам, да единорогам. И недаром всюду снятся королевны, принцы, маги, привиденья дней забытых, что вовек не повторятся, — кладов демоны, зарытых в заповеданном овраге. Тишину глуши окрестной вопрошаю восхищенно в это утро, в утро мая, — сон весны почти чудесный, мир на полпути от рая на земле преображенной. Лето («Балует летнее тепло…») Балует летнее тепло, июльский день живет сугубо. Смотреть и слушать лес мне любо, не нагляжусь, пока светло… А вот и шмель, гудящий грубо, и пронеслась оса в дупло седого дуба. О, лес! Чудесен твой расцвет, твой лучезарный праздник летом! Зной… И блаженно в зное этом весь рай земли в лицо нет-нет пахнет мне воздухом нагретым. И кажется полдневный свет нездешним светом. Оцепеневшую листву не шелохнет. Лесная птица примолкла и не шевелится. В лазурном мареве живу и время тишиной струится… Иль это все — не наяву, а только снится? Монфор, 2 августа 1959 г. На заре(«Мигов благостная длительность…») Мигов благостная длительность, тишины лесной мечта, утра на заре томительность — эта сонная действительность где-то в небе начата. Из своей лазурной скинии к ней склонился Ангел сна. Тают в листьях дымы синие, породнила цвет и линии райская голубизна. Снятся дали поднебесные всей разбуженной земли. Сердце рвет оковы тесные, молит: «Сила неизвестная, смилуйся и утоли! Все равно! Пускай противится трезвенный рассудок мой. Пусть ему не посчастливится! Верю, что душа — счастливица, верю небу надо мной, — Ангелу многоочитому, что глаза дает уму, может быть — и незабытому, хоть плющом седым овитому, вдохновенью моему… |
