— Горбун, может быть, и прав, — с тревогой проговорил белобрысый Дэниелс.

— Ладно, — согласился Стайс. — Наш хозяин хочет, чтобы мы были осторожны. Кто-то один, сделайте жгут из носового платка, а то он измажет кровью всех нас так же, как и пол.

— Я знаю, куда его можно отнести, — хихикнул лысый. — Я приехал сюда окольными путями. Там есть пустой дом, который местные жители превратили в свалку. Через две улицы отсюда.

— Ладно, — согласился Стайс. — Но сначала свяжите этих двоих. И заткните им рты.

Кардмейкер достал из мешка на поясе веревку, которую, должно быть, приготовил для Броккета. Он разрезал ее ножом надвое и подошел к нам.

— Руки за спину.

Нам с Ником не оставалось ничего другого, так что нам быстро связали руки и засунули в рот наши же носовые платки. Я тревожно посмотрел на лежащего Барака. Стайс туго перетянул ему руку платком, сделав из него жгут, чтобы остановить вытекающую кровь, а другим платком перевязал обрубок. Красная кровь тут же стала просачиваться через него, и одноухий сказал:

— Дэниелс, перебрось его через круп своего коня. Мы посадим этих двоих на лошадь, которую приготовили для Броккета, а ты свяжи им ноги под конским брюхом. Если нас остановят по пути в Уайтхолл, говори, что это предатели, которых мы арестовали. — Он взглянул на отрубленную кисть Барака на полу, все еще сжимавшую меч, и на кровь вокруг нее. — Божьи зубы, как напачкали! Потом придется вернуться и прибраться здесь. Хозяин часто пользуется этим домом.

Нас отвели за дом, где была конюшня с тремя лошадьми наготове. Было ужасно видеть, как Кардмейкер грубо схватил бесчувственного Барака под мышки и взвалил его на коня, словно мешок с капустой. Насколько я мог видеть, кровотечение заметно стихло, хотя несколько капель все же упали на землю. Но я знал достаточно, чтобы понять, что если даже Джек еще жив, долго он не протянет. Возможно, проживет еще минут пятнадцать, прежде чем истечет кровью.

Стайс посмотрел на меня поверх своей повязки — его глаза горели дикой радостью.

— Хозяин решит, оставить ли вас двоих в живых. Вот он удивится — ведь ожидал лишь одного испуганного стюарда!

Мы поехали по переулку за конюшнями. Ночь была лунная, но в узком проходе между заборами, скрывавшими огороды возле новых домов, было трудно разглядеть дорогу. Потом мы свернули в другой переулок, идущий позади еще одного ряда домов. В одном месте переулка оставался промежуток, где по каким-то причинам не стали возводить дом. Как сказал лысый Кардмейкер, здесь была свалка, которой, несомненно, пользовались местные жители. Я увидел остов старой кровати, сломанные табуреты, отбросы и большую кучу скошенной травы, видимо принесенной из тех дворов, где слуги косили сады. Она перегнивала в мягкий зеленый компост, и кругом стояла вонь.

Мы остановились. Люди Стайса спешились, сняли Барака с лошади и бросили его головой вперед в компост. Я в последние годы редко молился, поскольку, даже если Бог существовал, я был уверен, что он глух, но теперь я вознес безнадежную молитву, чтобы мой друг каким-то образом выжил.

Мы вернулись на главную дорогу. Было трудно даже просто удерживать равновесие в седле, а кроме того, мое лицо пульсировало болью от удара локтем. Товарищи Стайса ехали по бокам от нас, а сам он, ведя в поводу лошадь, на которой раньше везли Барака, ехал впереди, по-прежнему прижимая к лицу носовой платок. Мы выехали на Смитфилдское поле и проехали мимо дверей больницы. Я подумал, что, может быть, внутри сейчас работает Гай.

У Ньюгейта нас остановил констебль. Подняв свой фонарь и посмотрев на наши связанные руки и окровавленное лицо Стайса, он сурово спросил его, что случилось. Но Стайс достал печать и сунул ее прямо ему в лицо.

— Государственное дело! — рявкнул он. — Доставляем двоих изменников в Уайтхолл для допроса. Как видите по моему лицу, они оказали сопротивление.

Лондонские констебли знали печати всех высокопоставленных лиц — это было частью их обучения, — и остановивший нас человек не только отошел в сторону, но и поклонился Стайсу.

Мы проехали по тихим улицам мимо Чаринг-кросс до Уайтхолла. Я не мог понять, почему нас везут туда, а не в Хэмптон-Корт. Ведь, кроме стражи, там остались только слуги, чтобы следить за чистотой и порядком. Но это было не важно, по сравнению с тем, что случилось с Бараком. От сидения связанным на лошади у меня страшно разболелась спина, и лицо пульсировало болью. По всему моему телу прошла волна изнеможения, и я уткнулся головой в спину Николасу. Он ощутил это и сказал через плечо:

— Не засыпайте, сэр, а то упадете.

— Просто дай мне немного прислониться к тебе, — сказал я и добавил: — Прости, прости меня!

Овертон не ответил. Что бы теперь ни случилось, я должен попытаться спасти хотя бы его.

Как я и ожидал, Уайтхолл был пуст и погружен во мрак: внутри виделось лишь несколько тусклых огоньков. Но стражнику у ворот было, очевидно, велено ожидать Стайса, так как когда мы подъехали, он вышел вперед. Одноухий наклонился, чтобы поговорить с ним, послышались их приглушенные голоса, а потом я услышал, как стражник сказал:

— Он ждет в зале Тайного совета. Приехал полчаса назад с празднеств в Хэмптон-Корте.

Из караульного помещения вышли еще двое стражников. Стайс спешился и быстро написал записку, после чего первый стражник побежал с ней во дворец. Несомненно, одноухий предупреждал своего хозяина, что привез не Броккета, а меня.

Оставшиеся двое стражников провели нас через двор — конские копыта громко застучали по камням. Мы подъехали к широким дверям помещения королевской охраны. Стайс спешился и перерезал веревки, которыми мы были связаны. Николас помог мне слезть с коня, и я встал, чуть покачиваясь, внизу лестницы. Стайс, по-прежнему прижимая к лицу окровавленный платок, повернулся к Дэниелсу и Кардмейкеру:

— Благодарю вас, любезные, за вашу службу в последние два месяца. Ваши деньги ждут вас в караульном помещении у ворот. Пока что покиньте Лондон, найдите пивные и бордели в каком-нибудь другом городе, чтобы потратить заработанное. Но сообщайте о себе на случай, если снова понадобитесь.

Двое убийц поклонились, а потом повернулись и, не оборачиваясь, ушли. Я смотрел вслед этим людям, убившим Грининга, Элиаса и прочих. Наемные убийцы весело шагали за своим вознаграждением. Я взглянул на Стайса, который встретил мой взгляд.

— Теперь и я вас покину, мастер Шардлейк, — сказал он. — Нужно, чтобы кто-то посмотрел на вашу работу над моим лицом. Сомневаюсь, что вы выйдете отсюда живыми, и это утешает. А если выйдете, то берегитесь меня.

И он последовал вслед за своими подручными в караульное помещение, а мы с Николасом остались с двумя стражниками. Один из них наклонил свою алебарду ко входу в помещение королевской стражи и коротко сказал:

— Пошли.

Я взглянул на своего ученика, который судорожно сглотнул. Мы поднялись по лестнице; один стражник шел впереди, второй — сзади.

Великолепная лестница, ведущая к помещению королевской стражи, была еле освещена: всего два человека стояли на посту наверху, и факелы в их нишах освещали лишь пустые места на стенах, где раньше висели картины, теперь перевезенные в Хэмптон-Корт. Один из стражников наверху сказал, что нас ведут в зал Тайного совета, где я стоял и потел неделю назад.

— Он еще не готов, вы можете подождать в покоях короля. Они пустуют, поскольку короля здесь нет, — добавил охранник.

Нас провели через ряд темных комнат, пока не ввели в просторный зал. Стены здесь были голые: несомненно, всё увезли в королевские покои в Хэмптон-Корте. Там нам велели стоять и ждать, и с нами остался один стражник. Я посмотрел на стену перед собой и увидел, что всю ее, от пола до потолка, занимает великолепная стенная роспись, которую невозможно было перевезти, так как она, подобно семейному портрету Коттерстоука, была написана прямо на штукатурке. Я слышал о великой фреске Гольбейна и теперь в неровном свете свечи посмотрел на нее. Другая большая фреска, которую я раньше видел в Уайтхолле, изображала короля с его семьей, а эта представляла собой великолепное изображение династической власти. В центре был квадратный каменный монумент с латинскими надписями, которые я не мог разобрать со своего места. Прежний король, Генрих VII, стоял на пьедестале, положив худую руку на монумент, и его заостренное лисье лицо смотрело в сторону. Напротив него, скрестив руки, стояла полная женщина — несомненно, мать короля. На ступеньку ниже ее стояла королева Джейн Сеймур, и я снова подумал, как принц Эдуард похож на свою мать. А на ступеньку ниже отца стоял нынешний король, который господствовал над всей фреской, — король, каким он был, пожалуй, полдюжины лет назад: широкоплечий, дородный, но не жирный. Он стоял, положив руку на бедро и твердо расставив свои бычьи ноги, и сквозь полы его камзола выпирал преувеличенный гульфик.