Когда ребенок закончил, рабби поставил перед собой магнитофон.

— Английский перевод должна была прочитать Арлин Фельдберг, — объявил он, — но, к сожалению, Арлин заболела корью. Однако нам бы не хотелось, чтобы она упустила эту возможность. — Он нажал выключатель, но из динамика прозвучал его собственный голос: «Искренне ваш. Сделай лишнюю копию, хорошо, Мириам?» Вслед за этим тут же раздался тонкий, слабенький голос девочки: «Чем отличается эта ночь от других ночей?» В медленном, высокопарном чтении строк чувствовались недели репетиций с директором школы: «Почему во все ночи мы можем есть и хамец, и мацу, а в эту ночь только мацу?»

Рабби глянул на Мириам.

— Вот видишь, — шепнул он, — я могу немного прогнуться.

— И это работает, — прошептала она в ответ.

— «Почему мы можем есть только горькую зелень… обмакиваем еду дважды… едим облокотившись?» Мистер Вассерман дернул рабби за рукав, и тот наклонился к нему. Магнитофон продолжал: «…Отпросись от этого обеда, пожалуйста, Мириам. Выдумай сама что-нибудь». — Раздался взрыв смеха, и Мириам быстро выключила магнитофон. Рабби покраснел и сказал:

— Теперь все вместе будем читать Агаду, хором…

Подали обед, традиционную праздничную еду, начинающуюся с фаршированной рыбы и куриного бульона. Как только обед закончился, часть людей ушли, сославшись на то, что дети устали и засыпают за столом, но большинство остались на продолжение службы, состоящее из молитв, благословений и ритуальных песен. Наконец был выпит четвертый бокал вина, и президент возвестил:

— Итак, мы окончили пасхальный Седер по всем его законам, по всем его заповедям и традициям…

И все выкрикнули громкими и радостными голосами традиционную страстную надежду, столетиями высказываемую евреями во всем мире в конце пасхальной службы: «В следующем году в Иерусалиме».

Рабби наклонился и шепнул Мириам:

— Почему нет?

— Ты о чем?

— Похоже на то, что в следующем году мы будем свободны. Почему бы не провести его в Иерусалиме?

— Вы заслушали протокол предыдущего заседания. Есть какие-нибудь поправки или дополнения? Слово имеет мистер Соколоу.

— По-моему, мы почти все заседание проспорили о новом контракте рабби, а в протоколе об этом ни слова.

— Ты рано ушел, Гарри, — сказал Горфинкль. — Решили в протоколе об этом не упоминать, понятно почему. Если бы рабби был сегодня здесь, могла возникнуть неловкая ситуация.

— А можно узнать, чем все кончилось?

— Я назначил комитет во главе с Элом Беккером. Может, ты расскажешь ему, Эл?

— Конечно. — Беккер встал и прошел во главу стола. — Главным образом обсуждали сроки контракта. Некоторые предлагали просто заключить контракт на следующие пять лет, — с повышением, конечно. А многие были за пожизненный контракт. Но это надо бы обсудить с рабби.

— И что же в итоге?

— Мы решили пока не говорить с ним. Видишь ли, тут возникло кое-что новенькое, что многим, пожалуй, может быть и не понятно, так что мы должны сначала обсудить это, как мне кажется. — Он прокашлялся. — В конце этого года у рабби закончится шестой год работы у нас, значит, новый контракт приходится на седьмой год. Многие конгрегации дают своим рабби на седьмой год годичный отпуск. Мы не хотели, чтобы рабби, если он поднимет этот вопрос, застал комитет врасплох, поэтому хотим заранее выяснить мнение правления. Лично я предпочел бы даже, чтобы мы предложили это ему сами прежде, чем он попросит об этом.

Немедленно началось бурное обсуждение.

— Многие храмы не дают годичных отпусков.

— Конгрегация моего брата дала своему рабби в прошлом году такой отпуск, но он работает там уже двадцать лет.

— Учителя получают такие отпуска.

— Да, но только под какую-нибудь конкретную научную программу.

— Жена слышала, ребицин говорила что-то об их планах поехать в Израиль. Вполне подходящее место для годичного отпуска рабби.

— Зачем он ему нужен? Он же свободен все лето. Хотел бы я быть на его месте.

Слово получил мистер Вассерман.

— Седьмой год — это особое время. Это субботний год. Что такое суббота? Это что-то, изобретенное нами, так ведь? Шесть дней вы работаете, а на седьмой отдыхаете. До того люди работали все семь дней. Так что это — наше изобретение. И весь мир принял его — один день в неделю мы должны отдыхать. Единственный, кто не отдыхает один день из семи, — рабби. В субботу, когда мы свободны, он работает. И в те дни, когда мы работаем, он тоже работает. Он — ученый, наш рабби, каждый день он занят своей наукой. А если не наукой, то всякими разными выступлениями или заседаниями в комитетах. И все время, семь дней в неделю, у него еще есть конгрегация. Сегодня бар-мицва, завтра свадьба или, не дай Бог, похороны. Так что для него единственный способ отдохнуть — это уехать на время от конгрегации и общины куда-нибудь, где ему не надо будет произносить проповеди, или сидеть в комитетах, или отвечать на всевозможные вопросы. Так вот, мы должны предложить ему эту субботу, если он попросит о ней, потому что — говорю вам — иногда рабби нужно отдохнуть от своей конгрегации.

Все молчали. Затем Пафф глубоким басом что-то пробормотал доку Эдельштейну.

— В чем дело? — Горфинкль поднял глаза. — Вы что-то сказали, мистер Пафф?

Тем же басом Пафф повторил громче:

— Я только сказал, что тут есть обратная сторона — иногда и конгрегации нужно отдохнуть от своего рабби.

Бреннерман засмеялся. Эдельштейн хихикнул. Джейкобс захохотал. Потом засмеялись все, и смеялись еще долго. И Горфинкль сказал:

— Что-то в этом есть, Мейер. Ей-Богу, я думаю, на этот раз вы действительно попали в точку.