Трудно найти человека, который испытал чувство разочарования при первом знакомстве с Магаданом. Потом может быть всякое. Разно складываются людские судьбы, и не для всех Магадан становится родимым домом. Но первое впечатление неизменно: город, пронизанный светом, жизнеобильный и жизнерадостный. Трудно сказать, что создает это впечатление. Вероятно, все понемногу: и трех- четырехэтажные здания светлых тонов с большими окнами, и лиственницы вдоль улиц, нежно-зеленые весной, золотые осенью, в блестках инея зимой, и серебристые столбы фонарей с молочно-белыми плафонами, и блестящий асфальт, и веселые цвета машин, и всегда по-праздничному нарядные горожане.

Тот, кто приезжает на Север впервые, редко видит город таким, каким он бывает, когда северная природа начинает проявлять свой неуравновешенный характер: если он прилетает самолетом, стоит летная погода и Магадан не кутается в туманы и не накрыт густой сеткой дождя; морская же навигация открывается, когда над городом отбушуют метели и поздняя весна окончательно вступает в свои права.

Впрочем, настоящим магаданцам родной город люб и в ненастье. Именно настоящим магаданцам, каких еще несколько лет назад не было. В Магадане жили и работали люди, которые считали себя ленинградцами, москвичами, киевлянами, одесситами, тбилисцами — кем угодно, но только не магаданцами. Теперь иначе. Все реже можно встретить жителя Магадана, которой не говорил бы с гордостью: наш город! И, находясь в отпуске, где-нибудь в милом сердцу Ленинграде или Тбилиси, большинство из них, уезжая обратно, говорит: пора домой. А это значит, что Магадан обозначен уже не только на географических картах, айв людских сердцах. Тепло этих сердец сильнее северных пург и морозов, и, может быть, в этом и есть главный секрет того впечатления, какое производит Магадан на приезжих…

Работник отдела кадров совнархоза встретил Сергея и Григория пулеметной очередью заученных фраз:

— Садитесь, садитесь, товарищи! Как же, как же, всегда рады молодому пополнению. Есть какие-нибудь вполне конкретные пожелания или доверитесь нашим авторитетным рекомендациям?

Он лихорадочно перекладывал «входящие» и «исходящие», разыскивая, видимо, какой-то документ, говорил, не поднимая головы от бумаг. Над столом мелькали роговая оправа огромных «дипломатических» очков и затылок с тщательно прилизанными длинными прядями белесых волос, которыми хозяин тщетно пытался замаскировать лысину.

Наконец нужная бумажка нашлась, кадровик вскочил из-за стола и исчез за дверью, буркнув на ходу:

— Думайте пока. Я на одну секунду…

Друзья уже свыклись с мыслью, что поедут работать на «Морозный», и менять свое решение не собирались.

А кадровик исчез надолго. Разговаривать они не решались, так как здесь же, за небольшим столом в углу кабинета, работала еще одна сотрудница отдела — черноволосая девушка лет восемнадцати. Недовольное, даже несколько сердитое выражение ее лица никак не гармонировало со здоровым румянцем, небольшим курносым носиком и маленькими пухлыми губами, еще не знавшими помады.

Девушка первая нарушила молчание:

— Скучно, товарищи?

Глаза у нее были светлые и неожиданно веселые.

— Времени жалко, — сказал Сергей. — Лучше бы по городу походили еще.

— Это насчет устройства на работу?

— Да нет. В городе работы мы не ищем. Контора да писанина всякая нам не подходят, — ответил Григорий.

Девушка покраснела, некоторое время помолчала, а потом сказала горько и укоризненно:

— Не всякий, кто в конторе работает, от трудной жизни прячется. Есть такие, что и хотели бы от этого сидения избавиться, да не могут пока.

Григорий, не догадываясь, что попал в больное место, стал подтрунивать:

— Оно точно. У одного застарелый ревматизм, второй последний год до пенсии дотягивает, третьего мама с папой от себя отпустить не могут…

Сергей видел, что разговор этот неприятен девушке, что слова Григория глубоко задевают ее, и поспешил на выручку:

— Ну, ты тоже перегнул. Мало ли какие обстоятельства могут быть: учеба или из родных кто-нибудь болен, или еще что.

Девушка благодарно посмотрела на Сергея.

— Чудаки тоже! Уж и пошутить нельзя! — добродушно согласился Григорий и спросил: — Где этот товарищ запропастился? Забыл про нас, что ли?

— Сковородников? — Девушка презрительно усмехнулась. — Этот может.

— А товарищ вроде вежливый…

— Это он после собрания перековывается, где его за барское отношение к людям прорабатывали. Покрикивать перестал, а на большее его не хватает.

В эту минуту появился Сковородников.

На широком лоснящемся его лице, обнажая два ряда золотых зубов, сияла самодовольная улыбка. Увидев Полищука и Сорокина, о которых он и в самом деле забыл, Сковородников напустил на себя официально холодный вид.

— Прошу извинить. Неотложные дела. Думали?.

— Мы уже давно надумали на «Морозный» ехать.

Сковородников откинулся на спинку стула и удивленно посмотрел на них.

— На «Морозный»? А почему именно на «Морозный»? Слышишь, Кузнецова, куда рвется народ? И кто это им расписал, что там труднее, чем в другом месте?

— Где труднее, где легче, мы не знаем. А что работы там много, это нам говорили. И приглашали нас туда.

— Ну-ну-ну. — примирительно занукал Сковородников. — «Морозный» так «Морозный». Выпиши путевки, Катя. Только смотри, по ошибке три не напиши.

Катя с силой ткнула ручку в чернильницу и подвинула к себе чистый бланк.

— Давайте документы.

Перо царапнуло по бумаге и осыпало ее мелкими чернильными капельками. Катя швырнула ручку на стол и посадила на бланк жирную кляксу.

Григорий пошутил:

— Вот наши биографии и с пятнами, Серега.

Катя промолчала. Она выписала путевки и положила их перед Сковородниковым на подпись. Тот, даже не взглянув на них, отодвинул бумаги на край стола.

— Неси начальнику. Пусть сам подписывает. Может, ему с молодым пополнением потолковать захочется.

Катя пожала плечами, взяла бумаги и вышла. Сковородников, довольно потирая руки, сказал с хохотком:

— Ох и даст же сейчас наша Катюша начальнику жизни! Завели мы ее тут на всю закрутку.

— А в самом деле, — оборвал его смешок Григорий, — что вы ее тут около чернильницы держите?

— То-то и оно, что не простое дело Кузнецову отпустить, — ответил Сковородников. — Отец у нее большой-пребольшой начальник — раз и приятель нашего начальника — два. И тут такая команда действует, что отпускать ее из отдела никак нельзя.

— А комсомол как же?

— А что комсомол? Горком комсомола тоже не очень хочет Кузнецову из города отпускать. Внештатный инструктор — раз, артистка самодеятельности — два, лектор и так далее — три.

Сергей сказал уверенно:

— Ну, ничего. Характер у нее, видно, горячий. Своего добьется.

Сковородников неопределенно хмыкнул.

— Характер — одно, а папа — другое.

Дверь в кабинет приоткрылась, и на миг показалась пышно взбитая, как сливочный крем, прическа секретарши. Сорокина и Полищука приглашал начальник отдела.

Привычно одернув гимнастерки, они вошли в просторный кабинет и остановились у двери. Начальник отдела стоял к ним спиной, заслоняя своей тучной фигурой сидевшую у стола девушку. Они услышали конец фразы:

— …а потом у человека, кроме темперамента, еще и терпение должно быть, а его-то у тебя как раз и не хватает по молодости.

— Прибыли, товарищ начальник! — по-военному доложил Григорий.

Начальник отдела повернулся, и они увидели, что разговаривал он с Катей.

— А-а, служивые! Ну, проходите. Садитесь. Как добрались?

— Хорошо, в общем. Спасибо, — ответил Сергей. — Теперь немного осталось.

— Не торопитесь. Поезд и пароход вы освоили. Теперь поглядите на нашу колымскую землю из автобуса, а там и на тракторе придется сквозь тайгу продираться — смотря на какой участок попадете.