Леденящий душу ужас прокатывается от сердца до кончиков пальцев, потому что до сего момента я еще думала, что ситуация не настолько серьезна.

– Были руны… – хриплым шепотом произношу я.

– Да этот ритуал… – начинает было отнекиваться подруга, но, видя мои расширенные от страха зрачки, сразу замолкает, а потом договаривает: – …только в нескольких местах в мире можно провести, в том числе – в Лондоне. Я тебе книгу дам, – хриплым голосом говорит она и уходит куда-то вглубь библиотеки.

Что Настя там, в темноте, сможет найти, я понятия не имею, но ей лучше знать.

– Ева, это опасно, – передавая мне старинный томик, но не отпуская его, тихо говорит подруга. – Не надо тебе ввязываться.

– Какая глава? – спрашиваю я, вытянув-таки книгу и пролистывая ее.

– Пятая.

– Спасибо. Увидимся, – встаю и подхожу к двери.

– Ева. – Сегодня у всех привычка звать меня, когда я уже готова уйти. – Оно того стоит?

Я только киваю. Сначала неуверенно, а потом совершенно спокойно.

– Ева. – Я переступила порог, но все же оборачиваюсь. – Тебе просто адреналина не хватает, но ты подумай о тех, кто здесь. – Чуть помолчав, Настя добавляет фразу, которую я и так могу прочесть в ее глазах: – Переспи с ним. Переспи и сразу возвращайся.

«Ты бы так и сделала», – одними губами шепчу я и покидаю Школу, натянув Егоркину толстовку.

====== Глава 14. Лед и пламень ======

«Надменный, как юноша, лирик

Вошел, не стучася, в мой дом

И просто заметил, что в мире

Я должен грустить лишь о нем.

С капризной ужимкой захлопнул

Открытую книгу мою,

Туфлей лакированной топнул,

Едва проронив: «Не люблю».

...........................................

И стал я с тех пор сумасшедшим.

Не смею вернуться в свой дом

И все говорю о пришедшем

Бесстыжим его языком».

(Н.Гумилев – «Любовь»)

В минуты отчаянного одиночества после выпуска из Школы я могла часами бродить по городу, рассматривая затейливые узоры лепнины на карнизах бывших доходных домов или молча беседуя со смиренными атлантами, которых вместо небосвода заставили «держать» крышу Эрмитажа. Когда становилось совсем невмоготу, я приходила на залив. Ну, как приходила… На самом деле, трансгрессировала между старым холодильником для продажи Кока-Колы и заброшенной кафешкой и проделывала путь в последние метров сто пешком. Садилась на холодные камни, смотрела на воду и думала.

Залив начали засыпать еще при советской власти, и я всегда смеялась над высоченными домами на «куриных ножках» вдоль набережной речушки, Смоленки, закованной в гранитные кандалы. Боялись, что вода вернется, но не теперь…

Скоро начнут засыпать и мое любимое место, и лет через восемь-девять не будет этой набережной, не будет спуска к воде и моего холодного камня тоже не будет. Наверное, здесь построят новые дома, этажей в двадцать, и из верхних можно будет видеть Исаакиевский собор…

Бок «Васьки»* с моей любимой набережной выходит аккурат на запад, и не одна я люблю встречать здесь закаты: будь то отдельные лучики, пробивающиеся через завесу туч и золотящие одно единственное пятно посреди сереющей бездны холодных волн; или ярко-горящее розово-оранжевое зарево, неестественно слепящей полосой подолгу висящее на горизонте уже после того, как солнце скроется за ним.

Не помню, как снова оказываюсь здесь и упираюсь руками о гранитный камень. На самом деле, может, и не гранитный, леший его разберет. Мой знакомый геолог говорит, чтобы понять, что за камень перед тобой, нужно его лизнуть. Нет уж, увольте! Лизать бордюры набережной, «разукрашенные» голубями, которых перекормили туристы, мне не улыбается, будь это хоть бриллианты!

С последними набережная схожа разве что температурой: ледяная, так просто не сядешь. Оглядевшись на всякий случай на предмет случайных прохожих, привычным легким движением я освобождаю палочку из крепления на руке, и она удобно ложится в ладонь. Очистив и разогрев на камне круг диаметром в полметра, перекидываю ноги через край и, довольная, наконец устраиваюсь на уютные посиделки. Хорошо, что Егорка дал мне толстовку! Здесь как-то непривычно холодно, даже для Питера, даже для ночи у залива. Небо ясное, только несколько угрюмых тучек мерно плывут в сторону города, грозясь уже завтра атаковать его ливнем, а то и оным же, но со снегом. В поисках луны я оборачиваюсь назад. А вот и моя аристократично бледная подруга, открывающая свое «лицо» почти полностью. Через несколько часов она будет горделиво висеть над темными водами, серебря дорожку в никуда, а пока… мне остается лишь представлять это, закрыв глаза, прогоняя по легким относительно чистый и такой приятно холодный воздух.

Я вздрагиваю, когда на щеку опускается что-то мягкое и вместе с тем колкое, мокрое… Снег?! Огромные пушистые хлопья лениво ложатся на асфальт, где и упокаиваются на веки вечные в качестве луж. Кажется, до утра тучки так и не дотерпели. Конец апреля, так их растак!

И все равно я с удовольствием сижу на набережной, пока уши и щеки не становятся совсем красными, а из носа не начинает течь, потому что уж очень не хочется возвращаться ко всему тому…

Ну что? Мелкими трансгрессиями назад? Уж нет! Лучше каминной сетью, торопиться все равно некуда.

*Васька – народное название Василевского острова, одного из районов Санкт-Петербурга.

В маленьком домике у кромки леса было непривычно тихо и темно. Драко выждал положенную по правилам приличия минуту после стука и только тогда начал громко возмущаться, барабаня по стеклу. Отклика, однако, не последовало. Малфой обошел домик кругом, заглянул в окна гостиной, спальни и даже кухни, но присутствия девушки не обнаружил. Для уверенности Драко дернул закрытую дверь и недовольно сложил руки на груди, когда первое не дало эффекта. Попытался открыть «Алохоморой», но замок только неприветливо фыркнул, выдав сноп белых искр, упавших на сухую траву, которую кое-как удалось потушить. Еще немного злясь, Малфой все же решил подождать, мало ли, решила зайти в магазин после работы, а у него вроде как есть время, да и подремать дома он успел. Полчаса Драко скоротал сидя прямо на пороге, играясь с разными заклинаниями и перебирая в голове сложные составы. Но есть же предел терпению! Он посмотрел на часы: пятнадцать минут десятого – в это время она уже всегда была дома.

Малфой собирался разобижено уйти и вообще игнорировать девушку весь завтрашний день, но когда он поднимался, пальцы скользнули по подоконнику, всаживая занозу. Он зашипел и посмотрел на «обидчика». Четыре неглубокие борозды, оставленные острыми когтями. Эта небольшая улика почему-то сразу сложилось в одну картинку с отсутствием Эвы. То соплохвостово нападение! Поттеру, конечно, сообщили, но при близости дома к лесу не таким уж и значительным оно казалось…

– Эва… – неосмысленно прошептал Драко, и сердце вдруг застучало неровно, а в голову стали закрадываться неприятные мысли. – Но барьер же…

«Или где-то в городе?» – Он достал монету (до ужаса удобная штуковина!), чтобы связаться с Поттером и теми, кто сегодня дежурил. Волшебников в Англии около трех тысяч, но никто же не будет отслеживать ВСЮ магию, чтобы отыскать одну чертову девчонку! Как бы потом труп не пришлось искать…

Малфой уже сосредоточился на трансгрессионной воронке, но легкий хлопок разбил всю концентрацию к драклам. Он обернулся и увидел ее. Сковывавший сердце лед беспокойства оттаял, и стало невероятно легко, как будто у Драко из пиджака вытащили что-то тяжелое. Но облегчение в мгновение ока сменилось раздражением. Эва брела по полю в обнимку с большой книгой, медленно переставляя ноги, шмыгая носом и глядя в пустоту. На девушке были все те же джинсы, а вот рубашка… выглядывала из-под мужской толстовки. Малфой слишком хорошо знал, откуда у девушек берутся такие вещи. Как-то раз он без предупреждения заявился к Панси, а она открыла дверь в рубашке Алекса. Примерно тогда и закончилась привычная жизнь аристократа.