Что он когда-то научился вытворять такое, о чем миллионы людей даже не подозревают, и теперь ему надо лишь восстановить в себе забытые навыки. Что уже в конце пятнадцатого века он научился осознавать себя в сновидениях, а затем открыл вторую память - таинственную область человеческого сознания, где хранится все, что казалось забытым: любые, даже самые мимолетные сведения и впечатления, слова, факты и даже давно выветрившиеся из воспоминаний сны.

Что многие годы после этого он искал третью память, в существовании которой была уверена его жена. И, возможно, даже нашел, но наверняка сказать этого сейчас не может, ибо Максим не восстановил пока всех воспоминаий о жизни Алонсо.

Что все эти его достижения меркнут перед возможностями его жены, которая родилась с даром орбинавта. Она могла усилием мысли изменить события последних часов, причем ей даже не пришлось выполнять какие-то особые упражнения, чтобы научиться этому. И что однажды, благодаря своему чудесному таланту, она спасла Алонсо жизнь и свободу! Но ради этого ей пришлось отказаться от родины.

Разумеется, ничего такого Максим Борису не сказал. Зачем зря волновать отца? Невозможно было даже вообразить, какими словами такое можно рассказать, чтобы отец не решил, что его отпрыск повредился в рассудке! Ведь даже верный Левка был уврен, что Максим просто фантазирует на тему Алонсо. Даже понимающая все (или почти все) тетя Лиля испугалась бы таких речей.

Воображая о том, как рассказывает отцу свою сокровенную правду, Максим понял, насколько сильно он успел уже укорениться в восприятии Алонсо, как предыдущей стадии собственного опыта. Жену Алонсо он тоже теперь вспоминал как свою подругу жизни. Она была орбинавтом, а это означало, что по всей вероятности она дожила до этих дней, сохранив красоту, гибкость и силу своего молодого, идеального тела.

Неужели ее можно найти в этом мире? Но где? И как? Сколько еще должно пройти времени, и какие должны произойти социально-политические изменения в современном мире, чтобы Максим получил возможность свободно путешествовать из страны в страну в поисках любимой и утраченной женщины?

Но следует ли вообще стремиться к встрече с ней? Ведь с тех пор, когда они были вместе, прошло пять столетий! Помнит ли она его? Конечно, исправно работающий мозг ее юного тела сохранил воспоминания, в этом не было сомнений, но помнит ли она его как своего избранника, а не как давний фрагмент своей биографии?

Ведь за эти годы она могла уже не раз сменить спутника. Даже если Алонсо вновь найдет ее, она скорее всего окажется не одна. И надо ли вообще бередить старые воспоминания? Ведь люди с годами меняются. А у нее в запасе были века. Она наверняка изменилась очень сильно. Да ведь и он тоже больше не тот. Он сейчас даже выглядит как другой человек. Как же можно рассчитывать на то, что они снова соединят свои судьбы?

Было еще одно соображение. Если Алонсо и его жена найдут друг друга, разве это не означает, что она снова будет обречена на потерю любимого? Ведь, в отличие от нее, Алонсо не родился с даром орбинавта, и десятки лет ежедневных медитаций никак не продвинули его в этом направлении. Все его успехи лежали лишь в сфере управления снами и в доступе в зону второй памяти, но никак не в контроле реальности силой мысли. Однако осознанные сны, хоть и дарили небывалые восторги и удовольствия, все же не омолаживали тела. А Максиму, которым теперь был Алонсо, не давалось даже это искусство осознанных снов.

Следовательно, Алонсо снова проживет обычный, то есть очень короткий для орбинавта жизненный срок. Имел ли он право второй раз толкать жену на такую потерю?

Максим-Алонсо понимал: если бы он встретил сейчас свою жену во плоти, ее физическое присутствие немедленно затмило бы интерес к другим женщинам. Но она была лишь воспоминанием, а девушки, с которыми он встречался, то есть Эля и Инга, были живой реальностью. И хотя мысли его были отданы памяти о женщине, родившейся в середине пятнадцатого века, тело тянулось к этим женщинам века двадцатого.

Проводить время с Ингой было интересно и увлекательно. Она была умна, наблюдательна, очень быстро соображала, жила в удивительно стремительных ритмах, успевала переделать двадцать дел в день, не уставая или не показывая виду, что устала.

Инга не была обязана сидеть в редакции по восемь часов. Расписание у нее было весьма свободным. Она могла забежать на работу, отметиться, обсудить с редактором тему для очередного очерка, интервью или репортажа, получить добро и побежать дальше. Она умела выкроить время и для встреч с интервьюируемыми, и для сидения дома за своей грохочущей машинкой, когда она печатала с поражающей воображение скоростью, и на часы, которые проводила с Максимом.

После появления Инги встречи с маленькой энергичной Элей вскоре прекратились. Однажды, расположившись на пляжном коврике вместе с Ингой, Максим увидел гостью из Ленинграда в компании другого парня. Она приветливо улыбнулась ему и помахала рукой. Максим радостно ответил, подумав о том, какой у нее легкий характер.

В книге Вазари Максим успел прочитать лишь одну главу, когда ее, согласно обещанию, пришлось вернуть Инге. Но он продолжал листать ее, читая по выбору то один, то другой фрагмент, когда его подруга-журналистка сидела за пишущей машинкой.

В течение первой недели знакомства им удалось несколько раз вместе выбраться в Юрмалу, полежать на солнце. Инга заплывала в неразличимые с берега дали, а Максим, не слишком искушенный в спортивных делах, ждал ее на берегу, размышляя о своей нынешней и прошлой жизни. Изредка заходил в воду и осторожно плавал, не удаляясь слишком далеко от тех мест, где мог ногами встать на дно.

Во второй половине августа солнечные дни полностью прекратились. Почти непрерывно стояла пасмурная погода. Дождь прекращался лишь ненадолго. На пляжах теперь было неинтересно, и Инга с Максимом стали больше времени проводить в Риге. Обычно он ночевал у нее.

Однажды утром, когда Инга бегала по своим многочисленным делам, Максим зашел в комиссионный магазин недалеко от Вокзальной площади, возле столовой, где можно было поесть вкусных пирожков.

С тех пор, как Борис Олейников понял, что его сын стал взрослым человеком, он каждые день-два давал ему денег, беспокоясь о том, чтобы Максим не остался без средств. При этом всячески намекал на то, что понимает, что сын проводит время в женском обществе. Максим деньги брал, понимая, что выбирать не приходится, но мысль о необходимости самостоятельного заработка, который избавил бы его впредь в подобных ситуациях от зависимости от родителей, все чаще стучала в его сознании.

В комиссионке внимание Максима привлекли большие холщовые закарпатские сумки-торбы ручной работы для носки через плечо. Они выглядели удобными и симпатичными. На одной было выткано изображение большой черепахи, распластавшей во все стороны свои лапы.

Алонсо вспомнил, что у него был перстень с печаткой в форме похожей черепахи. Ему подарил его Ибрагим, который, в свою очередь, получил его некогда от собственного отца, а тому этот перстень вручил изготовивший его собственными руками цыган-орбинавт Франсиско Эль-Рей. Впоследствии Алонсо нашел внука Франсиско, чернобородого кузнеца, жившего в таборе на окраине Бургоса. Кузнеца звали Пако, что, собственно, было уменьшительным прозвищем, образованным от того же имени "Франсиско".

Алонсо хотел разузнать, не делился ли дед-орбинавт Франсиско со своими домочадцами секретами управления реальностью, не упомянутыми в расшифрованных на то время частях рукописи "Свет в оазисе", но кузнец заявил, что вообще не понимает, о чем толкует его собеседник, а о своем деде совершенно ничего не ведает.

В день той встречи Алонсо еще не было известно, что орбинавтические опыты омолаживают тело орбинавта, перестраивая его в направлении некоего хранящегося в его душе идеального образа. Лишь позже Алонсо расшифровал соответствующий фрагмент в рукописи, воспользовавшись помощью недавно изданного латинско-испанского словаря великого филолога и лексикографа, его друга, дона Антонио де Небриха.