Сейчас Алонсо-Максиму вдруг пришла в голову очевидная мысль, и ему стало странно от того, что она не посещала его в первой его жизни. Кузнец Пако, с которым он разговаривал в окрестностях Бургоса, вполне мог оказаться не внуком орбинавта Франсиско, а им самим. На тот момент ему должно было быть около девяноста лет, но ведь для молодости орбинавта это не имело никакого значения!

- Вас что-то здесь интересует? - спросил продавец с латышским акцентом, оторвав Максима от размышлений.

Максим кивнул и купил две торбы. Ту, что с черепахой, - для себя. В память о перстне и о встрече с человеком, который мог быть орбинавтом. Инге, с ее стремительностью, образ черепахи совсем не подходил, и для нее Максим выбрал торбу с изображением птицы в полете. До возвращения в Москву оставалось еще несколько дней. Максим хотел вручить Инге подарок в последний день перед отъездом. Поэтому он отправился на электричке в Дзинтари, оставил там обе торбы, пообедал с отцом в застекленной кафешке, после чего вернулся в Ригу.

На следующий день Инга, которой надо было готовить репортаж о работе Рижской киностудии, добилась того, чтобы ей разрешили провести Максима в съемочный павильон на улице Шмерля. Он сопровождал ее в экскурсии, которую после интервью организовали для Инги по цехам и площадкам павильона, с любопытством наблюдал место, где посреди ярко освещенного круга шла съемка, видел, как хлопали нумератором, объявляя кадры и дубли, с интересом рассматривал декорации, оценивал замечания режиссера.

Увиденное настолько впечатлило Максима, что он стал допытываться у приветливой помощницы режиссера, латышки средних лет, в каких вузах Москвы выпускают кинорежиссеров. Та назвала соответствующий факультет ВГИКа, а также упомянула Высшие режиссерские курсы, где обучение длилось всего два года, но куда принимали только с высшим образованием.

Алонсо-Максим крепко задумался, после чего решил по приезде в Москву посоветоваться с тетей Лилей. Про театр, как ему казалось, она знала все, могла оказаться и в курсе кинематографических дел. "А как же математика?", - шепнул внутренний голосок, от которого Максим отмахнулся. Режиссерам тоже не запрещено восторгаться красотой математических построений.

За два дня до отъезда в Москву Максим ночевал в Дзинтари. Следующий день, воскресенье, он и Инга собирались провести вместе. Утром он приехал с большим саквояжем, в котором накануне уложил свои вещи. С отцом он должен был встретиться в понедельник, уже на вокзале. Юрмальский период Максима в 1978 году завершился, но рижский еще продолжался.

Пока Инга молча изучала собственную статью, опубликованную в очередном номере газеты, Максим стоял у окна, глядя на стоящий напротив многоэтажный дом.

Инга всегда очень внимательно прочитывала результаты своих трудов, когда они появлялись в печатной форме, несмотря на то, что прекрасно знала, что именно там написано. Видимо, держа в руке вышедшую из-под типографского пресса газету, Инга частично разотождествлялась сама с собой, воображая себя читателем и видя собственное произведение чужими глазами.

Несмотря на утренние часы, в некоторых окнах в доме напротив горел свет, потому что на улице было пасмурно, темно и сыро, и непрерывно шел уже совсем не летний дождь. Собственно, на огромное здание глядел не столько Максим, сколько Алонсо. С тех пор, как он пробудился к жизни в двадцатом веке, бывший книготорговец времен Леонардо так и не привык к некоторым вещам. Сейчас Али ибн Дауд Алькади, он же Алонсо Гардель, он же Даво Алькальде, думал о том, сколько же в том доме квартир, сколько в них живет семей, сколько там людей. Каждый из них был целым миром со своим опытом, мыслями, знаниями и чувствами, со всем тем, что он помнил и забыл о себе и об окружающей его вселенной. А ведь вслед за этим домом, вдоль по улице, стоит еще целый ряд таких же громадин! А за этой улицей тянутся и другие улицы с многоэтажками.

Алонсо чувствовал почти кожей, что он со всех сторон окружен людьми, семьями, квартирами, домами, кварталами, городами, странами. Такого урбанистического многообразия, таких массовых скоплений, поражающих всякое воображение, Алонсо никогда не встречал в своей прежней жизни. Даже в Риме 16 века, который с его изрядным нагромождением жилых зданий, был для своего времени весьма настоящим мегаполисом.

- Редактор опять сделал несколько сокращений там, где не следовало, - подытожила Инга, дочитав статью. - Неисправим.

Максим повернулся к ней.

- Да и верстка тоже подкачала, - продолжала Инга с легкой улыбкой. - Статья ведь большая. Лучше было сделать не четыре узкие, а три широкие колонки.

Но по румянцу на ее загорелом лице было видно, что, несмотря на все допущенные по отношению к ее работе проявления чужого непрофессионализма, своим репортажем она вполне довольна.

В середине дня дождь наконец прекратился, и на старинный остзейский город сошли солнечные лучи. Инга с Максимом гуляли, взявшись за руки, по выложенным булыжником улицам Старой Риги, где было сконцентрировано наибольшее количество готических и иных достопримечательностей латвийской столицы. Какое-то время прямо перед ними дефилировала еще одна парочка, неся зачехленные музыкальные инструменты. Судя по очертаниям, это были виолончель и скрипка. Ингу позабавило то, что массивную виолончель держала изящная девушка, а компактную скрипку - ее высокий белокурый спутник.

Улица, по которой они шли, выглядела как одна из самых старых в здешних местах, и оттого ее нынешнее название - Комсомольская - казалось особенно абсурдным. Именно на этой улице Максим и Инга столкнулись лицом к лицу с компанией, состоявшей из нескольких мужчин и женщин. Среди них был отец Максима. Увидев их, Борис сначала изумился, затем с обрадованным видом бросился к ним.

- Инга! - восклицал он суетливо. - Какой же ты красавицей стала! Сколько лет я не виделся с твоими родителями! Почему они больше не приезжают в Дзинтари? Чем занимаются? А ты сама как живешь? Что поделываешь?

Он осыпал ее вопросами, на которые Инга, называвшая его "дядей Борей", едва успевала отвечать.

Отец повернулся к Максиму.

- Так вот, с кем ты от меня прячешься! - он похлопал сына по локтю. - Молодец! Не ожидал!

Затем он передал привет родителям Инги и догнал свою компанию, которая уже приняла решение, в какую ближайшую кофейницу лучше сейчас нагрянуть, и с нетерпением подзывала Бориса.

Оставшись наедине с Ингой, Максим нерешительно протянул руку к ее пальцам, но женщина отстранилась, глядя на него с каким-то новым, незнакомым ему прежде прищуром своих карих глаз.

- Вот, значит, кто ты такой, - произнесла она. - Тот мальчик, которому я вытирала нос и которого водила к прибою, чтобы он наполнил пластмассовый стаканчик морской водой и отнес его своей маме.

Максим чувствовал себя неловко. То обстоятельство, что он никогда не рассказывал о себе чего-либо конкретного, сейчас не помогало. Он все равно казался себе обманщиком.

- Зачем ты говорил мне, что перешел на пятый курс института? - спросила Инга.

- Я ничего такого не говорил, - глухо возразил он.

Инга призадумалась, прищурилась, вспоминая.

- Верно, не говорил, - согласилась она. - Это я сама про тебя придумала, а ты и не стал возражать. Ишь каков, старшеклассник! Значит, тебе шестнадцать, верно?

Оказывается, она уже успела произвести в голове подсчеты. Что ж, соображала она всегда быстро.

- Теперь меня засудят за растление, - проговорила Инга, и было в ее голосе нечто, предвещающее близкий переход к смеху.

- Я - совершеннолетний, - с глупым видом сказал Максим, и тут уж Инга расхохоталась в голос.

Максим, вновь обретя свой опыт взрослого Алонсо, взял себя в руки.

- Извини, - сказал он. - Я действительно скрыл свой возраст, потому что иначе ты бы не стала со мной встречаться.

- Ладно уж, поняла это и без тебя, - с притворной сварливостью ответила Инга. - Скажи мне только, откуда у тебя в шестнадцать лет столько опыта и знаний? Ты определенно что-то скрываешь, акселерат!