Сейчас ей должно было быть двадцать пять или двадцать шесть лет. Ровный загар, внимательные карие глаза, темные каштановые волосы с густой челкой, уложенные, как у Мирей Матье. Выщипанные в ниточку брови. Батник с острым воротничком, длинная расклешенная юбка. Выглядела Инга весьма элегантно. И, как помнил Максим, она не только хорошо стреляла, но и прекрасно плавала.

Максим решил: если она не проявит желания знакомиться с ним, он напомнит ей то лето, которое когда-то их семьи провели вместе. Этого делать не пришлось. Когда юноша улыбнулся и назвал свое имя, оно ей, очевидно, ничего не сказало, однако Инга охотно представилась и легко согласилась прогуляться.

Песок на пляже еще не высох после недавнего дождя. Солнце то проглядывало, то пряталось за тонкими хлопьями туч. Пахло морской водой и водорослями. В воздухе с криками кружились чайки. Максим и Инга сидели в выходящей на дюну веранде приморского кафе, потягивали пиво и кидали птицам куски соленых рогаликов. Какая-нибудь чайка, бросаясь наперерез собственной трассе полета, перехватывала на лету брошенный корм, остальные поднимали сварливый шум, кружась вокруг счастливицы.

Инга указала Максиму на парня, который вошел в море в джинсах, после чего долго стоял в волнах прибоя, тщательно отираясь мочалкой.

- Многие верят, что от этого джинсы приобретают цвет морской волны, - прокомментировала девушка со смешком.

Инга Ростовцева оказалась журналисткой. Училась в Ленинграде. Два года назад закончила там факультет журналистики ЛГУ, затем вернулась в Ригу. Сейчас работала в редакции какой-то местной русскоязычной газеты, но с разрешения своего начальства иногда писала репортажи для газет, выходящих в других латвийских городах.

О себе Максим рассказывал, не вникая в подробности. Сообщил, что через год будет менять место учебы, поэтому говорить о том, чем он занимается сейчас, просто неинтересно. Получилось, что не соврал, но и правды не сказал. Инга, которую, как и других девушек, вводили в заблуждение его взрослые манеры и легкая небритость, решила, что он учится на старших курсах какого-то московского вуза, который его чем-то разочаровал. Максим не стал ее разубеждать.

Вспоминая годы учебы, Инга называла город на Неве не Ленинградом, а Питером. И это нравилось Максиму. Он находил свою собеседницу обворожительной, и в нем просыпался мальчуган, восторгавшийся почти взрослой, длинноногой Ингой, которая по заданию родителей присматривала у кромки пляжа за двумя малолетками.

Они молчали, глядя на серые, волнующиеся после недавнего дождя волны.

- О чем ты сейчас думаешь? - спросила Инга.

- Ни о чем.

- Так не бывает. В голове всегда есть какие-нибудь мысли.

Максим задумался.

- Сейчас я думаю о том, как бы мне понять, о чем я только что думал, - признался он.

Инга улыбнулась.

- А у меня в голове звучит мелодия, - поделилась она. - Со мной это часто происходит. Пытаюсь вспомнить, что же это такое у меня вертится, и всегда оказывается что-нибудь из Сен-Санса.

Почему-то ее слова помогли Максиму.

- Вспомнил! - возвестил он радостно. - Когда ты спросила, о чем я думал, у меня, должно быть был очень глубокомысленный вид. Я действительно был занят чрезвычайно важным делом: мысленно повторял слова "Федерико Гарсия Лорка", переставляя их местами то так, то этак.

Оба рассмеялись.

До вечера еще было далеко, но Максим предложил Инге дождаться заката и полюбоваться ночным морем. Инга ответила, что приехала в Юрмалу, чтобы взять интервью у работников концертного зала "Дзинтари", после чего решила погулять. Но ночевать ей в Юрмале негде, поэтому придется возвращаться в Ригу.

Максим поехал вместе с ней. В дороге размышлял о том, что вернется поздно. Отец забеспокоится, и это не нравилось рассудительному и чуткому Алонсо. Но предупредить Бориса не было никакой возможности. В доме, где остановились он с сыном, не было телефона. Вздохнув, Максим успокоил свою ренессансную совесть по имени Алонсо тем, что неразумные подростки иногда заставляют своих родителей волноваться. Такое поведение совершенно в порядке вещей. И, если оно повторяется нечасто, то вполне простительно.

- Тысячи раз проезжала здесь, и все равно так и не привыкла к этой красоте! - тихо проговорила Инга, когда электричка въехала на мост над широкой гладью Даугавы. На другой стороне реки виднелась башня Домского собора, окруженная целым семейством заостренных крыш и стрельчатых окон средневековой Старой Риги. Справа расположились крытые сводчатые павильоны городского рынка.

Инга снимала однокомнатную квартиру недалеко от центра города. Сказала, что родители живут в пригороде под названием Пурвциемс.

- Там находится дом, построенный специально для работников КГБ, - сообщила она, заваривая кофе в джезве. - Внешне он похож на стену московского кремля. Его так и называют - "Кремлевская стена". Но ты не пугайся: мои родители живут не в нем!

Максим принес в кухню обнаруженную в комнате, в книжном стеллаже, рядом с выпуском "Ригас модас", книгу, показавшуюся ему исключительно интересной. Джорджо Вазари, "Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих". Книга была выпущена издательством "Искусство" в 1956 году.

- Она не моя, а хозяев, у которых я снимаю эту хату, - Инга разлила кофе и поставила на стол пачку вафель.

В коридорчике зазвонил телефон. Инга вышла, прошелестев висящей соломкой, которая отделяла кухню от коридора, сказала в трубку что-то на латышском языке, затем вернулась.

- Но если прочтешь за пару дней и сразу вернешь, то можешь взять, - милостиво произнесла Инга, видя, с какой поглощенностью листает Максим страницы толстенного тома. - Только учти: я даже не знаю, где тебя искать, если задержишься с возвратом книги.

- Спасибо! - Максим просиял. - Я оставлю тебе наш адрес в Дзинтари. Но тебе не придется беспокоиться. Верну тебе ее через два дня. О! Смотри, автор упоминает Варки!

Инга непонимающе глядела на него.

- Бенедетто Варки, - пояснил Максим. - Флорентинец... Писатель и историк.

Он запнулся. Не мог же он сказать, что и он, то есть Алонсо, и его жена были лично знакомы с Варки. Хотя жили они в основном в Риме, во Флоренции у них тоже был дом, и они время от времени наведывались туда. Однажды Алонсо Гардель, которого в Италии звали Даво Алькальде, участвовал в одной с Варки экспедиции по захолустным тосканским монастырям в поисках уцелевших античных книг.

Максим, чувствуя некоторую неловкость за свою несдержанность, сказал:

- Вазари хвалит речь, которую Варки произнес на кончину маэстро Микеланджело. Вот, он пишет тут: "...Великой удачей следует счесть и то, что Варки проводил его к жизни вечной и блаженнейшей, ибо никто не произнес бы ему с таким красноречием и такой ученостью, как Бенедетто Варки".

Было сейчас в лице Максима что-то такое, отчего молодая рижская журналистка не могла отвести от него глаз.

- Этот Варки, - говорил он, - опросил нескольких великих людей своего времени о том, какое из искусств - живопись или скульптуру - они считают более высоким и достойным. Среди них были Микеланджело и Леонардо. Первый высказался за ваяние, а второй - за живопись.

- То есть можно сказать, что Варки провел журналистское расследование, - подытожила Инга.

Максим не поддержал шутливого тона, но и не пропустил его мимо внимания. Девушка хотела переключить разговор на менее торжественную тональность. Но Максиму для этого требовалось еще немного времени.

Он оставил открытую книгу на столе, подошел к окну и остановился, молча продолжая вспоминать флорентийские и римские страсти шестнадцатого века. Он думал о том, сколько было совершено жестокостей во все времена человеческой истории, в том числе и в период, который принято называть Возрождением. Но самые страшные войны и диктатуры, самое разрушительное и смертоносное оружие - все это пришло уже позже.