И еще дед Ибрагим показал мальчику Али тщательно оберегаемую в их семье в течение множества поколений древнюю рукопись, составленную во времена римского императора Аврелиана, в конце третьего века нашей эры. В ней все это и рассказывалось. Рукопись была зашифрованной. Если не считать небольшого фрагмента, покрытого совершенно бессмысленной абракадаброй на латинице, она была записана буквами еврейского алфавита. Но подлинным ее языком была латынь. Часть рукописи уже разобрали предки Ибрагима и он сам. Остальное предстояло расшифровать Али. В семье этот манускрипт называли "Свет в оазисе", поскольку так можно было прочесть - с поправкой на неправильно записанный звук "т" - его первые слова, если бы он действительно был составлен на еврейском языке. Но на самом деле эти буквы следовало читать на латыни, и тогда получалось первое слово текста: "orbinauta", орбинавт, странствующий среди миров.
И, наконец, дед рассказал ему, что однажды своими глазами видел настоящего орбинавта. То был старинный приятель его отца Омара - то есть прадеда Али, - цыган по имени Франсиско Эль-Рей. Впрочем, с тех пор утекло немало воды, следы цыгана терялись; очевидно, его, как и Омара, давно уже не было в живых. С другими орбинавтами Ибрагим на своем жизненном пути не сталкивался, однако встреча с Эль-Реем доказывала то, что такой дар - не сказка, не древняя легенда.
Когда Али в первый раз узнал обо всем этом, он надолго утратил покой. И Максим сейчас был в таком же состоянии. Вот только у Али перед ним было преимущество: он мог обращаться с вопросами к своему мудрому и терпеливому деду, и в его распоряжении находился сам текст. У Максима же не было ничего, кроме воспоминаний Али, но и этого оказалось достаточно, чтобы лишить его душевного равновесия.
Верить всему этому или нет? Максим не знал. Конечно, он попытался изменить явь силой мысли, но тут же убедился, что не родился орбинавтом. Ему страстно захотелось развить дар, и память о наставлениях старинного текста, где говорилось, что это вполне возможно, вдохнули в него надежду. Теперь, отходя ко сну, Максим каждый вечер пытался настроить в себе сильную решимость воздействовать на содержание своих снов. Умение менять сновидения предлагалось рукописью "Свет в оазисе" как чрезвычайно полезная веха на пути к раскрытию в себе дара орбинавта. Но у Максима, так же, как когда-то у мальчика Али, ничего из этих упражнений не выходило.
На "Курской" вагон разом почти опустел, а затем так же быстро наполнился новыми пассажирами. Максим, погруженный в свои мысли, с опозданием понял, что пропустил переход на Кольцевую линию. Что ж, решил он, нисколько не расстроившись: вместо двух пересадок на Кольцевой придется делать две пересадки в центре. Выйдет немного дольше, только и всего.
Ему вдруг пришло в голову, что современный испанский может сильно отличаться от того, на котором говорил со своей матерью Али. Максим знал, что в годы, когда проходило детство Али, на Пиренеях шла война. Объединенные войска двух христианских королевств - Кастилии и Арагона - отхватывали кусок за куском у последнего на полуострове мусульманского государства, маленького Гранадского эмирата. Католическое войско готовилось направиться из Кордовы в самое сердце эмирата, чтобы взять приступом родной город Али, Гранаду. Максим уже успел навести справки в энциклопедии и узнать, что Али, которого его мать Сеферина называла Алонсо, в момент, когда дед открыл ему семейную тайну, в 1481 году, отделяло от падения Гранады одиннадцать лет. Последний оплот ислама пал в январе 1492 года. Летом того же года Христофор Колумб на своих трех кораблях под знаменем кастильской короны открыл Новый Свет.
Интересно было бы посмотреть, насколько с тех времен изменился, скажем, русский язык. Максим вспомнил, что видел у тети Лили хрестоматию по древнерусской литературе и просматривал в ней отрывки из судебников времен Ивана III и Ивана Грозного. Это был язык пятнадцатого и шестнадцатого веков, то есть примерно тех же лет, когда жил Али-Алонсо. Он безусловно отличался от современного русского, но его вполне можно было понять. Особенно, если бы под рукой оказался словарь, поясняющий смысл отдельных незнакомых слов. Максим тогда спросил у тети, не знает ли она, что означает слово "татба". Тетя предположила, что речь шла о "татьбе", что, по-видимому, означало воровство. От слова "тать", как в пословице "аки тать в нощи", то есть "как вор в ночи".
Предположение казалось убедительным. Максим тогда еще раз прочитал фразу: "А доведуть на кого татбу, или разбой, или душегубство, или ябедничество, или иное какое лихое дело, и будет ведомой лихой, и боярину того велети казнити смертною казнью". Теперь, вспоминая свое общее восприятие смысла этой выдержки из не самого гуманного в мире уголовного кодекса, Максим приходил к выводу, что разобраться в языке пятисотлетней давности вполне возможно. Особенно, если окажется, что испанский за время, прошедшее после открытия Америки, изменился меньше, чем русский.
На "Площади Революции" Максиму следовало перейти на "Площадь Свердлова", но он оказался не в состоянии даже шевельнуться из-за охватившего его приступа опоясывающей головной боли. Она сдавила голову кольцом, затем отпустила, и теперь Максим ехал, оглушенный новой порцией воспоминаний из жизни Али ибн Дауда.
Биография этого белокожего мавра открылась теперь вплоть до апреля 1491 года, когда Али и его мать бежали из Гранады в Кордову, к их родственникам, крещенным маврам. На этом побеге после долгих споров настоял дед Ибрагим, поскольку он очень опасался как за жизнь молодого Али, так и за сохранность рукописи в том случае, когда в город ворвутся христианские армии. В том, что участь Гранады уже предрешена, Ибрагим не сомневался. Сам он, однако, бежать отказался и остался в Гранаде.
Брат Сеферины и дядя Али, Хосе Гардель отнесся к племяннику с такой же предупредительностью, которую проявлял к своим троим детям, и ввел его в семейное дело. В Кордове двадцатилетний Али принял католицизм - на этом тоже в свое время настоял дед, утверждавший, что в рамках любой веры можно найти искры подлинной мудрости, и что в любой религии найти их исключительно трудно.
Теперь молодой человек звался не Али Алькади, а Алонсо Гардель.
Продолжая копаться в этих чужих, но переживаемых как свои собственные, воспоминаниях, Максим доехал до места второго пересечения Арбатско-Покровской и Кольцевой линий, где на станции "Киевская" он наконец вышел из поезда. В то же время, пока Максим переходил с одной станции метро на другую, вспоминаемый им Алонсо вскоре после своего крещения оказался свидетелем грандиозного зрелища: огромное воинство, пройдя через большую часть Кордовы, покинуло город, направляясь на восток, к долине Гранады.
Снедаемый тревогой за деда, Алонсо спас в этот день молодого христианского рыцаря, дона Мануэля де Фуэнтеса, который прибыл из окрестностей Саламанки в Андалусию, чтобы вступить в войско ее высочества доньи Изабеллы Кастильской (Максим, как и Алонсо, называл ее мысленно "Исабель"), но опоздал из-за того, что его оглушили и ограбили лихие люди. Алонсо нашел его лежащим на траве и доставил в дом дяди. Если бы не это обстоятельство, Мануэль умер бы от ран.
В ту же ночь Алонсо впервые во сне осознал, что это сон. Раньше он всегда обманывался правдоподобием сновидческих образов и переживаний. Только после пробуждения понимал, что то, что только что принимал за реальность, было сном. Теперь же он понял это еще до того, как проснулся, в самом сновидении!
Новый опыт произвел в Алонсо настоящий переворот, позволив правильно оценить некоторые места в старинной рукописи, которую он вывез из Гранады. Раньше Алонсо, как и другие посвященные в тайну члены семьи, то есть Ибрагим, Сеферина и их предшественники, полагал, что менять содержание сновидений следует задним числом. То есть после того, как сновидец уже просыпался, он пытался снова увидеть тот же сон, но с определенными изменениями в сюжете. Теперь же до Алонсо наконец дошло, что влиять на события сновидения следует прямо по ходу его разворачивания. А для этого совершенно необходимо понимать уже во сне, что это сон.
