- Мне надо подумать, - коротко бросил Арнольд. - Я позвоню тебе в самое ближайшее время.

- Только не упоминай манускрипт по телефону, если рядом с тобой кто-нибудь будет находиться, ладно? - напомнил Жерар.

- Успокойся, про твою паранойю я всегда помню, учитывая ее уникальное содержание.

Спустя неделю Арнольд сообщил Жерару, что поможет ему организовать лабораторию, но при условии, если Жерар пообещает использовать ее не только ради исследования "химической формулы мумбо-юмбо", как выразился младший брат, но и для заработка.

- Открой лабораторию недалеко от дома, в Нейи, - говорил Арнольд, - дай там объявления. Глядишь, постепенно начнут появляться клиенты. Какие-нибудь ювелиры или, скажем, частные детективы. Они же, кажется, обращаются иногда в химические лаборатории для получения экспертизы, если им надо определить состав того или иного вещества. Подключи все свои знакомства и связи. Я тоже попробую поискать тебе клиентов.

- На этих ювелирах много денег не сделаешь, - заметил Жерар. - Надо найти аптекарей, которые захотят заказывать у меня медикаменты. Кстати, мне сейчас вспомнился один гомеопат.

- Вот и хорошо. Восстанови давно забытую привычку зарабатывать. Это намного лучше, чем постоянная праздность. Со временем придумаем, как расширить твою клиентуру. А пока начни хотя бы с малого.

Жерар, понимая, что иного выхода у него просто нет, дал требуемое от него обещание. И стал горячо благодарить Арнольда, чем поверг того в некоторое смущение.

***

В июле того же года Жерар Лефевр совершенно неожиданно вспомнил, что один его знакомый, которого он не видел уже много лет, по профессии был биохимиком. Это произошло когда химик - теперь уже не только бывший, но и настоящий, - проходил мимо столиков кафе, расположенных на тротуаре, недалеко от бульвара Распай. Взгляд упал на название, написанное белыми буквами на зеленом козырьке кафе: "Вдохновение". И тут к Жерару пришло вдохновение, и он вспомнил прочно забытого Клода Дежардена, своего соратника по недоброй памяти Алжиру.

Жерар подумал, что такому человеку вполне можно было бы доверить тайну. Правда, они с Клодом не спасали друг другу жизни. Но все же вместе стреляли, вместе бегали под пулями, жили в одних палатках. Как-никак, боевое содружество, если не братство.

После войны они несколько раз виделись в Париже. У подружки Клода, Валери, и у Жерара даже нашлась какая-то общая знакомая. Именно в тот период оба бывших однополчанина обретали свои профессии. С той поры они не встречались.

Жерар продолжал обдумывать эту мысль и полчаса спустя, гуляя мимо лотков на набережной, где букинисты продавали свои книги. А затем - в лаборатории, под равномерное гудение вытяжного шкафа, сидя перед столом, разделявшим пространство помещения пополам, и рассеянно глядя на газовые и водопроводные краны, шкафчики и электрические розетки, установленные на консоли лабораторного стола.

Конечно, платить Клоду зарплату Жерар сейчас бы не смог. Гомеопата, который иногда делал у него заказы, для этого было бы недостаточно. Но, может быть, если Клод поймет, о какой перспективе идет речь, он оценит оказанное ему доверие и согласится поработать на простом энтузиазме? Ну, скажем, будет посвящать разработке "Орбиты" хотя бы несколько часов в день?

"Орбитой" Жерар мысленно называл будущий метод или препарат, с помощью которого он станет орбинавтом. Он сам и еще несколько человек, которых он отберет после тщательного обдумывания.

Оставалась еще одна проблема. Что скажет об этом Арнольд? Наверняка, несмотря на весь свой скептицизм, он возмутится оттого, что его домочадцам знать семейную тайну нельзя, а какому-то постороннему человеку - можно.

Об этом препятствии Жерар решил подумать позже.

У Клода Дежардена, с точки зрения Жерара, было еще одно неоспоримое достоинство, помимо профессии и военного прошлого. Он был мрачноват и нелюдим. Это означало, что при встрече Клод не заведет ностальгических разговоров о всяких мерзостях войны и походной жизни. Не станет гоготать, напоминая Жерару о том, как друзья по взводу однажды запустили Рябому Жано в боекомплект маленькую змейку, и как тот вопил, когда она заползла ему за шиворот.

Отодвинув находившиеся в опасной близости к краю стола две пустые колбы со шлифованными пробками, Жерар встал и подошел к шкафу, где на полках в беспорядке лежали книги и журналы. Нашел старую записную книжку, полистал до нужной страницы.

Вышел в соседнюю комнату, называемую курительной, поскольку там разрешалось курить его клиенту. Сам Жерар благоразумно воздерживался от возврата к дурной привычке. Здесь, помимо прочего, стоял бильярдный стол. Арнольд привез его из своего дома, так как тот зря занимал там место. Никто из домашних не проявлял к этой игре интереса.

Немного поколебавшись, Жерар сел на диван возле газетного столика и стал нажимать на кнопочки телефонного аппарата. Ответа не последовало.

В течение последующей недели он еще много раз набирал номер Клода Дежардена, но так и не сумел дозвониться до фронтового товарища. Ему пришлось найти общую знакомую, которая дала ему номер Валери. Жерар опасался, что подружка Клода его не вспомнит, но, как выяснилось, это особого значения не имело.

- Мы расстались более пяти лет назад, - не особенно дружелюбно сообщила ему Валери, даже не попытавшись понять, кто именно с ней разговаривает.

- Простите, - Жерар когда-то был с ней на "ты", но теперь не рассчитывал на то, что женщина это помнит, - но, может быть, вы подскажете мне, где я могу его найти?

- Не имею ни малейшего представления! - отрезала Валери и на этом закончила разговор.

Жерар понял, что поиски только начинаются.

-

Глава 4

-

Московский район Измайлово в эту июльскую пору напоминал скорее загородный поселок. Зелень была повсюду. Между пятиэтажками шелестели тополя, клены и березы, растительное царство превалировало в названиях: Сиреневый бульвар, Первая Парковая улица, Третья Парковая и так далее. Открытый участок метро вместе с наземной станцией "Измайловская" больше похож был на железнодорожное полотно и полустанок где-нибудь в советской глубинке, чем на фрагмент столичной подземки. Служа естественной границей района, этот участок линии метро отделял жилые кварталы от Измайловского парка.

Максим приехал сюда, сидя слева по ходу поезда. Ему нравилось смотреть на проносящиеся за окном высокие стволы деревьев, на тропинки, уводящие в таинственную глубину, где парк уступал место огромному лесу, официально именовавшемуся лесопарком.

Алла как-то говорила Максиму, что в ее родном Тбилиси есть наземная станция метро, очень похожая на Измайловскую, с ее частично застекленным вестибюлем и навесом, опирающимся на множество прямоугольных столбов. Максим попытался вспомнить странное, экзотично звучащее название тбилисской станции, но не сумел.

Крышу пятиэтажки, где жили родители Зои, было видно с платформы метро. Идти было недолго, и вскоре Максим оказался на детской площадке во дворе дома. Как и в предыдущий раз, он занял наблюдательную позицию на скамейке, расположенной таким образом, что от прямого обзора с квартиры Варшавских ее скрывали ствол клена и горка, по которой время от времени с криком съезжал какой-нибудь ребенок. Другие дети копошились в песочнице.

Если бы кто-нибудь из родителей Зои выглянул в окно, ему едва ли пришло бы в голову искать знакомого юношу среди колясок и беседующих мам, которые стояли, сидели на скамейках, прохаживались, раскачивали своих чад на качелях, наставляли детей, вынимали их из песочницы или, наоборот, направляли их к ней. Тем более, что Максим надел кепку и большие темные очки, чего он никогда не делал.