Звучит оркестр Глена Миллера. Песни из "Серенады Солнечной долины". Когда Жерар был маленьким, он обожал этот фильм. Только скучно было смотреть те сцены, где персонажи носились на лыжах по склонам гор, и те, где героиня подолгу демонстрировала на черном льду пируэты фигурного катания. Безумно нравился эпизод с репетицией оркестра. Жерар усмехнулся. Хорошо бы пересмотреть фильм, думает он. Но теперь надо особое внимание обратить именно на горнолыжные кадры.

Зазвучали первые саксофонные нотки песенки про поезд на Чаттанугу. Тот самый, называемый "чу-чу", потому что его паровозик то и дело выпускает пар.

Тело Жерара буквально ходит ходуном. Устоять против ритма этой композиции невозможно. Он начинает подпевать по-английски со своим сильным акцентом и грассирующим "r".

Жерар как-то читал в "Монд" статью о движении стиляг в России в конце пятидесятых. Как раз в те годы, когда сам он подставлялся под алжирские пули. Эти молодые люди в Москве сходили с ума по дерзкой пестрой одежде и по джазовой музыке. А песня про "чу-чу" с ее незатейливыми словами и захватывающим ритмом была для них сродни боевому гимну республики. На сборища стиляг, где они пытались воспроизводить свой возлюбленный джаз, устраивали облавы, их хватали и избивали, их выгоняли из университетов, где они учились.

Жерар понимает этих счастливых бедолаг: ради чего-то высшего, главного, можно многим пожертвовать. Сном, например. Покоем. Устроенным бытом.

Быстрый глоток кофе. Коньяк.

Взгляд на страницу. Опять абракадабра. "Джибериш", как говорят американцы. Страница отрывается и летит направо.

Герою песни очень важно добраться до этого ничем непримечательного городка в штате Теннеси.

Извини, приятель, не это ли поезд на Чаттанугу? Да-да, поддакивают люди и саксофоны. Паровоз выпускает пар. Страница с бессмысленным набором латинских букв летит направо, присоединяясь к своим отвергнутым сестрам. Чу-чу!

Жерар подпевает, действуя почти автоматически. Двигается в такт несущемуся по далекой американской прерии старинному составу и отрывает страницы от бумажной ленты.

Ты покидаешь вокзал в Пенсильвании около четверти четвертого, только успеваешь прочитать журнал и уже оказываешься в Балтиморе. Чу-чу!

Рука Жерара механически отбрасывает направо очередную страницу, а затем неуверенно тянется снова за ней. По позвоночнику бежит холодок. Жерар моргает, трет воспаленные глаза и снова испуганно смотрит на страницу, боясь, что обознался.

Но нет, сомнений быть не может. Перед ним очевидный латинский текст со всеми обязательными "est" и "sunt". И часто повторяющимся союзом "et". По-французски он пишется точно так же. И падежные окончания тоже присутствуют, они прекрасно различимы, хотя границы слов и не обозначены.

У Жерара перехватывает дыхание. Ему кажется, что сердце пропустило один удар, если не все два. Он закрывает глаза, открывает их и снова устремляет осторожный взгляд на страницу.

Латынь на месте.

Отворачивается на мгновение, затем снова смотрит на буквы.

Латынь не превратилась в хаотический набор букв.

Прячет страницу за спиной. Возвращает обратно, подносит к глазам.

Но это действительно латынь, как бы ни скрывалась она в сплошном тексте без пробелов!!!

Жерар не в состоянии унять охватившую все его тело дрожь. Судорожно вскакивает, достает с полки словарь - с лицейских лет прошло много времени, без словаря не обойтись.

Он вынимает из коробки еще несколько страниц, найдя то место, где на смену вразумительному тексту снова приходит бессмыслица. Это место помечено номером, указывающим на начало нового варианта дешифровки.

Теперь в руках у ошалевшего Жерара весь текст фрагмента.

Она будет плакать, пока я не пообещаю, что никогда больше не уеду странствовать. Что ж, "Чаттануга чу-чу", не до-чу-чу-каешь ли ты меня до самого дома?

Вот, оказывается, почему герою так важен этот городок. Там - его дом.

Однако Жерара Лефевра, ненавистника людских толп и поборника развития скрытых способностей человека, все это уже не трогает. С трудом веря, что стал первым из почти двухсотлетней вереницы Лефевров, кому выпала такая удача, он пытается читать расшифрованное древнее послание. Начинает помечать карандашом стыки между словами.

Глаза слезятся, все расплывается, страница в руке подпрыгивает, сосредоточиться невозможно. Жерар понимает только, что к нему из глубины веков обращается некто Клеомен из Кордубы, лекарь, прозванный Софистом за свои обширные познания и склонность к философствованию, в прошлом клиент декуриона Марка Ульпия (вероятно, должность какая-то, предполагает Жерар), а ныне - его сына Ореста. И что этот Софист намерен описать чудесные события, случившиеся с ним двумя годами ранее, когда он, 85-летний хромой и почти ослепший старик, жил при храме бога врачевания Асклепия в Эпидавре, что в Арголиде.

Жерар понял также, что спустя некоторое время после тех событий Клеомен вернулся из Греции в провинцию Испания Бетика, пребывая в расцвете молодости и жизненных сил. Пришел домой, в свою древнеримскую "Чаттанугу", чтобы повидать людей, которых он называл "кентаврами", поделиться с ними радостными новостями и вписать свой рассказ в хранимую "кентаврами" тайную рукопись о даре орбинавтов.

Как чешутся глаза! Усталость наваливается горой, грозит скорым обмороком...

Но ведь теперь можно и не спешить! Главное - выспаться, чтобы через несколько часов уже с чистой головой и омытыми сном глазами разобрать "Откровение Клеомена", - именно такое название возникает само собой в сознании Жерара, - и записать его разборчивым почерком на современном галльском наречии.

Аккуратно положив драгоценные страницы под тяжелый словарь, Жерар неверным шагом бредет в спальню. Выключает электричество, задергивает шторы, чтобы не мешал приближающийся рассвет. Бросается, не раздеваясь, на кровать с фигурным изголовьем и забывается счастливым сном под доносящееся из гостиной ностальгическое диминуэндо "Опавших листьев".

Но через несколько минут просыпается, встает, как подброшенный, и торопливо шлепает в гостиную. Надо же наконец выяснить тайный ключ к дару орбинавта, которого так не хватало двум предкам Жерара - Жану-Батисту и Люсьену!

***

- Теперь мы знаем, кто и когда составил нашу рукопись! Названо имя автора, названо время! Клеомен пишет, что жрецы-асклепиады были сильно обеспокоены действиями императора Константина, узаконившего христианство и укреплявшего его позиции. Значит, "Откровение" было написано в 310-х годах. А основной текст рукописи, который расшифровал еще Жан-Батист, тот же самый Клеомен составил во времена императора Аврелиана, то есть где-то в 270-х годах. Я проверял даты по энциклопедии.

Арнольд, с интересом слушавший брата, прервал его жестом руки. Привстав, он подозвал проходящего мимо официанта и попросил добавить к сделанному ранее заказу бутылочку минеральной воды. Снова уселся, затянув немного ослабший узел галстука.

- Кордуба это, надо понимать, древнее название Кордовы? - поинтересовался он. - Испания ведь была тогда частью римской империи?

- Да, все верно. Я это тоже проверял.

Арнольд поднял глаза на брата.

- А ведь мы с родителям были на экскурсии в Арголиде, когда отдыхали в Греции. И в Эпидавре тоже побывали, и развалины храма там видели, и стадион.

- Как! - удивился Жерар. - Ты помнишь то лето? Тебе же было всего пять лет!

- Раньше помнил смутно, без подробностей. Но в прошлом году я с Николь и младшими детьми снова ездил туда. Так что теперь помню все очень хорошо. В том числе и рассказ экскурсовода о том, что при императоре Феодосии языческие культы были запрещены, и особо рьяные монахи по всей империи принялись уничтожать и разорять древние храмы, разбивать статуи. Тогда же пришел конец и культу Асклепия. Так что жрецы, о которых пишет Клеомен, волновались не зря. Если, конечно, вся эта рукопись не поздний розыгрыш.