Жерар отмахнулся от крамольного предположения небрежным движением руки, даже не дав себе труд высказаться по его поводу.

- А я очень хорошо помню ту нашу поездку, когда мы были детьми, - задумчиво проговорил он. - Масличные рощи на склонах холмов, сухая трава, колючки, жара, мраморные глыбы, куски колонн, большие скалы, разбросанные валуны... Там все дышит древностью, и из этой древности к нам пришло послание!

В который уже раз за последние двое суток Жерар почувствовал, как по спине его бежит дрожь возбуждения. И он видел, что испытываемые им чувства в какой-то мере передаются и брату, несмотря на скептицизм Арнольда.

В кафе, где сидели братья, вдоль всей стены, расположенной напротив больших окон, затененных полупрозрачными белыми занавесками, тянулся длинный мягкий, обитый кожей диван. Перед ним стояли пять столиков. Один из них и заняли братья. Жерар сидел на стуле. Арнольд располагался напротив него на диване. Рядом с ним лежали его портфель-дипломат и оба пальто.

Со стороны Жерар с его усами, бежевым твидовым костюмом и накинутым на плечи тонким шарфом казался человеком более преуспевающим, нежели его брат, который носил клетчатый пиджак и заурядный галстук, выглядя скучным конторским чиновником.

Кроме них, в кафе находилась только одна посетительница - женщина средних лет с маленькой черной сумочкой в стиле, некогда введенном неутомимой преобразовательницей моды Коко Шанель.

- Разве ты не мог приехать к нам? - спросил Арнольд. - Почему надо было встречаться здесь?

Жерар развел руками, показывая, как удивляют его подобные вопросы.

- Извини, Арнольд, но при всем моем самом теплом отношении к Николь и вашим детям, они не должны ничего знать про рукопись. Надеюсь, ты помнишь об этом.

- Помню, - проворчал Арнольд. - И считаю всю эту секретность полной нелепостью! У нас в руках находится, возможно, исключительно ценный для историков документ четвертого века. Какое право имеет одна семья - даже не семья, а отдельные ее представители! - скрывать подобную находку от всех остальных людей? Наша прямая обязанность - сделать ее достоянием гласности. Пусть специалисты изучают ее, разбираются в ней. Заодно пусть установят и подлинность нашего манускрипта вместе с этим, как ты его называешь, "Откровением Клеомена".

Жерар вскочил на ноги, с грохотом отодвинув стул и чуть не опрокинув свой портфель, стоящий на соседнем стуле. Официант за стойкой и женщина с сумочкой оглянулись на него.

- Ты поклялся молчать! - драматичным шепотом воскликнул Жерар.

- Ты тоже поклялся выполнять этот ваш дурацкий "Наказ Люсьена", - утомленно возразил его брат. - Но ведь нарушил же, рассказав о рукописи мне! Ладно, ладно, не кипятись. Раз для тебя все это так важно, буду продолжать молчать.

Жерар сел.

- Может быть, так даже лучше, - добавил Арнольд. - По крайней мере, никто не узнает, что некоторые мои родственники столь доверчиво принимают за чистую монету мифы и древние суеверия. И еще претендуют на то, чтобы называться учеными.

- Тебе, как человеку рациональному и скептически настроенному, должно быть, совершенно неинтересно, что пишет дальше Клеомен, не так ли? - съехидничал Жерар.

- Интересно, потому что это представляет историческую ценность. Ну, давай, почитай, что еще рассказывает нам интеллектуал бронзового века! Хотя, ладно, не буду преувеличивать! Римская империя это ведь уже железный век, если не что-нибудь еще более позднее и просвещенное! А вот мы, интересно, в каком веке живем? В бумажном?

- В чернильном, - с кривой усмешкой парировал Жерар.

Отодвинув в сторону чашечку с остатками кофе, он взял листок, на котором был написан его перевод "Откровения Клеомена".

- "Восхваляю всемогущую судьбу за многократные выпавшие на мою долю дары. Ибо довелось мне узнать бесценное учение, пришедшее в незапамятные времена из далекой Индии, о том, что всякий смертный может стать истинным алкидом. И был я настолько удачлив, что увидел собственными очами урожденного алкида, или орбинавта, если использовать название, придуманное доброй памяти Кальпурнией, женой моего первого патрона Марка Ульпия. Да, один из моих учеников, местный мим Александр, открыл у себя этот дар, чему я был свидетелем! И этим еще не исчерпалось все мое счастливое везение, ибо многие годы входил я в общество замечательных людей, которые, благодаря все той же, легкой на выдумки Кальпурнии, называли себя кентаврами. И не только знался я с ними, но и обучал их созерцательным упражнениям древнего учения и совместно с ними выполнял эти упражнения. И, словно всего сказанного было недостаточно, удостоился я на склоне лет и сам обрести великий дар господства над временем, а вместе с ним - вожделенное молодое тело".

Поначалу Жерар, уязвленный желанием брата нарушить клятву о секретности, говорил монотонным невыразительным голосом, но постепенно все больше увлекался. На лице его появился румянец. Теперь уже оживленно читал он рассказ Клеомена о том, что кордубские "кентавры" не только выполняли "созерцательные упражнения", или медитации, предписанные древним учением, но и постоянно обсуждали между собой важность сострадания и методы взращивания способности сострадать. Это тоже было частью учения. Подчеркивалось, что развить дар можно и без всякой оглядки на сострадание. Именно отсюда и следовала необходимость держать учение в строжайшей тайне. В неосторожных или небрежных руках дар орбинавта мог породить много зла.

Клеомен рассказал о длительных спорах в среде "кентавров" относительно идеи записать учение, которое до сих пор передавалось из уст в уста только в устной форме в том виде, в котором его еще во времена Александра Великого принес из Индии один из участников похода, наемник по прозвищу Воин-Ибер. Некоторые из числа "кентавров" возражали против записи, поскольку такой шаг резко увеличивал опасность попадания учения в руки людей жестоких и чуждых всякого милосердия. Другие же, напротив, опасались, что общественные и политические катаклизмы несут им гибель, и что, если они исчезнут, а знание не будет нигде зафиксировано, то человечество навсегда и необратимо лишится его. Споры проходили в период, когда римскую цивилизацию сотрясали удары, узурпаторы отхватывали у Рима целые страны, и одновременно с нескольких сторон на территорию империи вторгались полчища варваров.

В спорах одержали верх сторонники записи учения - главным образом, благодаря тому, что их поддержал актер Александр, единственный орбинавт в этом сообществе, обладавший по указанной причине бесспорным авторитетом. Впрочем, победившие в споре приняли к вниманию и мнение своих оппонентов. Было решено записать учение в зашифрованном виде. Таким образом, знакомство с тайным знанием потребует от будущего его соискателя приложения усилий, а не упадет ему в руки в готовом виде. Клеомен, которому поручили эту работу, использовал три вида шифра. Он называл их ключами.

- Давай-ка объясню в двух словах, - предложил Жерар. - Первый ключ - это запись латинского текста еврейскими буквами. Такой текст очень легко расшифровать, но для этого все же требуется, как минимум, догадаться о несоответствии языка и алфавита. Второй ключ сложнее: все тот же еврейский алфавит, но уже со сдвигом. Самый сложный - третий ключ, и именно он использован в "Откровении", причем в этом случае текст уже записан латинскими буквами. Ты оказался прав: Клеомен подробно описывает метод записи, и он, безусловно, соответствует принципу решетки Кардано. Только без поворотов решетки.

В кафе вошла группа студентов. Они потоптались возле Жерара с Арнольдом, намереваясь усесться за соседним столиком, но химик-диссидент одарил их таким взглядом, что они избрали место в дальнем углу. Возможно, его взгляд и их выбор стола никак не были связаны друг с другом, но самому Жерару очень уж хотелось верить, что с годами в нем растет способность удерживать одной лишь силой воли несносные (Жерар предпочитал слово "вредоносные") толпы на приличном от себя расстоянии.