Стало быть, он нужен им там, на Первом. Не знаю уж, для какой надобности. Может быть, через него они начнут инвольтировать туда свою Энергию. Может быть, они собираются устроить там глобальный Прорыв, а то и разомкнуть слой… Не моё дело выдвигать гипотезы, я же почти ничего о Городе не знаю. Не допускают мелких сошек вроде меня до информации. Да только из самых общих соображений ясно, что Город – противник мощный и нельзя его недооценивать. И судя по всему, они собираются направить свою активность на таинственный Первый Этаж. Начали с того, что приготовили себе резидента. Поймите, я не собираюсь разгадывать их методы и цели. Это не моя область. Но суть дела столь очевидна, что я удивляюсь вашим вопросам. Враг хотел спровоцировать нас на резкие действия. Не удалось со мной – выжали из Ярцева всё, что только можно. И это им удалось блестяще.

– Хитро закручено, – восхищённо протянул Старик. – Чувствуется рука мастера. Вам бы детективы писать…

– А стоит ли считать врага глупее себя? – очень искренне удивился Сергей. – Я уверен, они не действуют в лоб. Вот и я тоже не стал дурить. Потому и не побежал к вам, а принялся вычислять изменения дозировки. Не уверен, что это самое разумное решение, но уж во всяком случае – не самое глупое. Если бы не вредительство Санитарной Службы – мы бы этот раунд выиграли. Вот так, Сумматор. Таковы ответы на оба ваших вопроса. Я, конечно, не снимаю с себя вины. Главная моя ошибка в том, что я не предотвратил спектакль режиссёра Ярцева. Конечно, я не знал о его планах, но вот тут он прав – при желании мог бы узнать. К сожалению, мне доложили слишком поздно. А узнай я хоть получасом раньше – обязательно вытащил бы объект из бокса. Сразу бы вытащил, не дожидаясь, пока начнётся Прорыв. Пускай были бы потом скандалы, доносы, выговоры – но не случилось бы того, что, увы, имело место. Повторяю – я должен был вывести его из бокса.

– Но вы же всё-таки сделали это, Сергей Петрович, – с ласковой улыбкой перебил его Старик. – Разве не так? – И он улыбнулся ещё умильнее.

Костя остановился, вжался лопатками в холодный камень стены. Всё вдруг сразу потеряло смысл. Что толку теперь бежать на ту сторону, в Натуральный Мир, в человеческую жизнь? Как он сможет ходить по той земле после всех гадостей Корпуса? Можно, если повезёт, удрать от Санитарной Службы, но от себя-то не удерёшь. Мысли о Корпусе станут жечь его раскалёнными иголками, и никуда от них не денешься. Корпус останется позади, словно муторный сон. А разве изменишь что-нибудь в отлетевшем сне?

Конечно, он никому ничего не расскажет. Да никто бы и не поверил. Ещё, чего доброго, подумают, с мозгами у него неполадка. Нет уж, вот только встреч с психиатром ему и не хватало.

Но если там прошло много времени, тогда… Тогда придётся сочинить какую-нибудь байку, это несложно. Легенду, как у разведчиков в неприятельском тылу. Или просто сказать, что память отшибло? Вот и придётся теперь врать, врать и следить за собой, чтобы не запутаться в собственном вранье.

А по ночам ему будут сниться коридоры и палаты, длинные, обтянутые коричневым бархатом стены классов, суетящиеся Наблюдательницы в своих дурацких серых балахонах.

И пацаны, которых мучил. И ведь в мыслях не держал, что гадости творит. Да и им тоже, наверное, казалось, что всё путём. А попробуй кто не подчиниться! Недаром же их, Помощников, учили Боевым Методам. От бунтаря осталась бы мокрая лепёшка. И, кроме того, Наблюдательницы. Для того они и поставлены – блюсти. Неподчинение Помощнику на Группе – это же такое ЧП! Даже если бы нашёлся кто-нибудь наивный, быстро бы наивность утратил. Пороли бы идиота ежедневно перед всей Группой. А то и на Первый Этаж, если ещё в чём засветится. Вот как того же Саньку. Мелочь ведь, тетрадный листок в клеточку, несколько строк, написанных его, Кости, рукой. Мусор, можно сказать. Веником бы его да в совок. А Васёнкин из-за рапорта уже там.

И некому было схватить за руку, остановить. Опомнись, мол, что делаешь, дубина! Да если по правде, лупить его надо было безжалостно, как сидорову козу. Чтобы мозги пропылесосить. Другого он тогда и не понял бы. Вот Белый – внушал, внушал, а что толку? Разве он Белого послушал?

Ну ладно, сейчас мозги и в самом деле прочистились малость, да надо бы раньше. Саньку с Первого уже не вернуть. И не стереть боль и слёзы других. Поздно, слишком поздно. Наверное, потому и Белый больше не приходит. И значит, из этой слепой дыры придётся выползать в одиночку.

Ну и выберется он, а что дальше? Всё равно ведь засела в нём кривая, ржавая игла. И никак её не вырвать, никак не избавиться. Да и стоит ли избавляться? По справедливости так и надо. Сам виноват – сам вот теперь и мучайся.

Костя вздохнул и снова двинулся вперёд, нащупывая рукой холодные, сырые камни. Потолок хода постепенно понижался, и, чтобы не набить шишек, пришлось идти, согнувшись в три погибели. А вскоре ничего другого не осталось, как опуститься, словно обезьяна, на четвереньки. И за камни теперь приходилось цепляться изо всех сил – ход чем дальше, тем круче уходил вниз, на глубину, и не будь здесь мокрых, режущих ладони глыб, Костя давно покатился бы туда. А пока – ничего. Кое-как можно ползти. Правда, мешался фонарь – некуда его оказалось присобачить, и из-за него левой рукой неудобно было держаться за камни. Жаль, нет верёвки. Сейчас бы привязать фонарь к груди – и жизнь оказалась бы светлой и прекрасной.

А между тем всё сильнее давала о себе знать сырость. Она выступала отовсюду – и сочилась с щербатого, усеянного мельчайшими белыми кристалликами потолка, и густым туманом стлалась внизу, и мутными меловыми струйками стекала по стенам.

Костю это слегка насторожило. Ход всё время понижался, значит, уходил от речного дна, так откуда же взяться воде? Это во-первых. А во-вторых, дальше пещера может оказаться затопленной. И что тогда? Нырять? Он не рыба, он под водой дышать не умеет. Назад не вернёшься. Идти вниз, в воду – самоубийство. Ну потонет он, а кому от этого станет лучше? Но нельзя и ничего не делать, сидеть на камнях и ждать у моря погоды – замёрзнешь не хуже, чем в том карцере. Да и от голода в конце концов загнуться можно.

Остаётся одно – идти вперёд и надеяться на чудо. Конечно, ждать чуда можно и сидя, но лучше уж двигаться. Если он сделает всё, что сможет, – неужели не случится ничего такого? Обязательно должно случиться! Костя и сам не понимал, откуда взялась в нём такая уверенность, но она была. И лишь она, слабенькая эта надежда, заставляла его ползти вперёд, сжимая в левой руке слабеющий фонарь.

Всё случилось мгновенно. Ход резко обрушился вниз, пол точно чьей-то исполинской рукой выбило у него из-под ног. Ещё секунду назад Костя лез по мокрым, скользким камням – и вот уже покатился в какую-то тёмную бездну. Фонарь выпал из ладони и, точно тлеющая искорка, полетел вниз. Скоро он исчез из виду, и Костю обволокла густая, плотная темнота. Впрочем, страшнее темноты были камни. То и дело он вздрагивал от коротких злых ударов. Почему-то вдруг подумалось – он станет пятнистым, как жираф, столько синяков уже заработал.

Но и по камням он катился недолго, хотя эти несколько секунд показались ему обезумевшей вечностью. Вскоре Костя уже летел сквозь черноту, раздирая её своим сжавшимся телом и слыша тонкий свист рассекаемого пространства. Волосы на голове шевелились, точно наэлектризованные.

Что удивительно – не было страха. Наверное, всё случилось слишком уж быстро.

Сознание на миг погасло, а когда вернулось вновь – он обнаружил, что барахтается в ледяной воде. Она обожгла тело, точно невидимое пламя, и Костя едва удержался от крика. Это было бесполезно – кричать. Кто услышит его здесь – в огромной пустой пещере? Тут царила древняя, первобытная тишина, и нарушали её лишь беспорядочные Костины всплески. Нет, помощи ждать не от кого. А долго ли он сам продержится? Тем более что куртка и брюки стали вдруг невероятно тяжёлыми, как рыцарские латы, и тянули его вниз, в мёртвые глубины.