Солнце, похоже, уже зашло, поскольку за окошком, когда я на него взглянул, все уже почернело. Вокруг было до странности тихо — до нас не доносилось ни одного звука из тюрьмы. Наверное, так было специально задумано. Чтобы из камеры для допросов до остальных тоже не доносились вопли и истошные крики жертв, когда их пытали. Жестоко пытали, как и положено в Турции. Другого здесь просто не признают. Попался — получай! Часа через два в коридоре послышались чьи-то тяжелые шаги, дверь в камеру открылась, и к нам, держа в руках миску супа и ломоть черного хлеба, зашел новый тюремщик. Он поставил еду на стол, приятельски кивнул своему коллеге, который тут же встал, вышел из камеры и закрыл за собой дверь. Его место на лавке занял тот, кто принес мне суп с хлебом.

Ложки в миске почему-то не было, поэтому, чтобы попробовать суп, мне пришлось макнуть в него хлеб. Он оказался чуть теплым и полным сгустков отвратительного жира. С моим желудком я не смог бы его не только есть, но даже и нюхать! Один запах этого, с позволения сказать, «супа» вызвал у меня острое желание стошнить…

Я повернулся к охраннику и на ломаном турецком несколько раз подряд спросил:

— Пить? Пить? Пить?..

Тот все-таки понял и молча кивнул в сторону умывальника. Значит, придется пить прямо из-под крана? Ну уж нет, только дизентерии мне не хватало! Я заставил себя съесть весь кусок хлеба, а вместо воды снова вытащил пачку сигарет, смутно надеясь, что хоть у этого охранника окажутся спички. Но он тоже отрицательно покачал головой. Я глазами показал ему на пластмассовую пепельницу на столе, как бы напоминая, что курить здесь, очевидно, не запрещено. Мой молчаливый страж только пожал плечами. «Великий немой», да и только…

Незадолго до девяти над зданием тюрьмы пролетел небольшой двухмоторный самолет и тут же начал делать круги, как бы выискивая удобное место для посадки. Шум его моторов, похоже, пробудил моего безмолвного охранника от сна с открытыми глазами. Он встрепенулся, автоматическим движением руки провел по мундиру, будто проверяя, застегнуты ли на нем все пуговицы…

Не столько желая узнать, зачем прилетел этот самолет, сколько для того, чтобы нарушить это становившееся невыносимым молчание, я спросил:

— Послушайте, здесь, в Эдирне, есть достаточно большой аэропорт?

Поскольку я говорил по-французски, он, естественно, ничего не понял. Хуже того — похоже, понял совсем не так, поскольку коротко ответил по-турецки:

— Askeri ucak!

На этом наша «беседа» закончилась, но я заметил, что он начал все время поглядывать на свои наручные часы. Может, нетерпеливо ждал своей почему-то задерживающейся смены?

Где-то минут через двадцать снаружи послышался отдаленный стук закрывшейся двери автомашины. Мой страж тут же вскочил с лавки и, заметив мой удивленный взгляд, яростно… нет, не рявкнул, а почему-то прошипел:

— Hazirol!.. Debout! Debout!..[3]

Ничего не понимая, я, тем не менее, тоже встал. Теперь в коридоре уже отчетливо слышались шаги и голоса. Затем прозвучал скрежет замка, и дверь камеры со скрипом открылась.

Сначала ничего почему-то не происходило — только в коридоре кто-то, кого я не видел, продолжал говорить какие-то слова. Голос, резкий и властный, явно отдавал какое-то приказание, а другой принимал его без малейших возражений. Только с готовностью повторял:

— Evet, evet, efendim, derhal.

Затем снаружи наступило молчание, и через секунду тот, кто, по всей видимости, отдавал приказы, наконец вошел к нам в камеру.

На вид ему было лет тридцать пять — тридцать шесть, может, чуть меньше. Высокий, довольно худой, высокие скулы, серые глаза, коротко подстриженные темные волосы… Если не считать его тонких, змеиных губ, то по-своему даже красивый. На нем был темный костюм, выглядевший так, будто его шил известный римский портной, и темно-серый шелковый галстук. Будто он только что вернулся с дипломатического раута. Что, насколько мне было известно, вполне могло именно так и быть. В правой руке он держал большой коричневый пакет.

— Я майор Туфан, заместитель начальника Второго отдела, — коротко кивнув мне, ровным тоном произнес он.

— Добрый вечер, сэр.

Он остановил свой взгляд на охраннике, который смотрел на него, выпучив глаза, и внезапно громко и резко рявкнул:

— Defol!

Охранник чуть не упал, торопливо выходя из камеры. Как только за ним закрылась дверь, майор в штатском подвинул стул поближе к столу и жестом приказал мне сесть на мое старое место:

— Садитесь, Симпсон. Кажется, вы свободно говорите по-французски, но ничего не понимаете по-турецки, так ведь?

— Да, сэр.

— Хорошо, тогда будем с вами беседовать не по-английски, а по-французски. Так, думаю, нам будет намного легче. Во всяком случае, мне. Не возражаете?

Я тут же ответил по-французски:

— Как вам будет угодно, сэр.

Он вынул из кармана пачку сигарет и коробок спичек и швырнул их на стол передо мной:

— Можете курить.

— Благодарю вас, сэр.

Я, конечно, был искренне рад этой маленькой уступке, хотя не могу сказать, что она меня так уж приободрила. Когда в таких местах тебе предлагают сигарету, обычно это является всего лишь первым шагом в одной из их излюбленных игр типа «посмотрим, сможем ли мы договориться», игр, в которых тебе в общем-то предлагают веревку, чтобы ты сам смог на ней повеситься… Но поскольку иного выхода, кроме как принять эту игру, у меня просто не было, я прикурил сигарету и стал терпеливо ждать его следующего шага.

Но майор почему-то совсем не спешил этот шаг делать. Неторопливо открыл пакет, достал оттуда папку с бумагами, раскрыл ее, стал рассортировывать их, будто пытаясь привести в порядок.

Тут в дверь кто-то постучал, но майор не обратил на это ни малейшего внимания. Тем не менее через некоторое время дверь тихо открылась и в камеру вошел охранник, неся в руках небольшой турецкий подносик с бутылкой ракии и двумя бокалами. Туфан жестом приказал ему поставить все на стол и тут заметил мою миску супа.

— Может, хотите еще?

— Нет, благодарю вас, сэр.

Он сказал несколько слов по-турецки охраннику, тот немедленно схватил со стола миску, стремительно выскочил из камеры и снова закрыл за собой дверь.

Майор Туфан неторопливо положил открытую папку на колени и так же неторопливо налил себе в бокал немного ракии.

— Перелет сюда из Стамбула оказался не таким уж гладким, — отпив глоток с таким видом, будто глотает противную пилюлю, заметил он. — На короткие расстояния у нас все еще летают самолеты с поршневыми моторами. — Он слегка подвинул бутылку поближе ко мне. — Вам тоже лучше бы выпить, Симпсон. Кто знает, вдруг поможет?

— И также сделает более разговорчивым, так сэр?

Туфан поднял на меня серые глаза и холодно заметил:

— Надеюсь, нет, Симпсон. У меня нет ни малейшего желания тратить мое драгоценное время на бесцельные разговоры. Так что рекомендую выпить, и давайте приступим к делу. — Он с треском захлопнул папку. — Итак, прежде всего давайте посмотрим, в каком положении вы оказались. Ну, во-первых, обвинения, выдвинутые против вас, грозят вам по крайней мере двадцатью годами тюремного заключения. Более того, в зависимости от степени вашей вовлеченности в политические аспекты данного дела мы, возможно, даже будем настаивать на вынесении вам смертного приговора.

— Но, господин майор, я имею ко всему этому лишь косвенное отношение, уверяю вас. Я не более чем жертва сложившихся обстоятельств… причем совершенно невинная жертва.

Конечно же можно было попробовать убедить себя, что он просто-напросто блефует, но особой уверенности в этом у меня не было. Снова эта чертова фраза — «политические аспекты». Мне уже не раз доводилось читать о казнях за так называемые политические преступления. Включая даже бывших членов правительства. Теперь я уже жалел, что отказался от предложенного мне бокальчика ракии. Сейчас у меня заметно дрожали руки, и, протяни я их к бутылке, он сразу это заметил бы.