За дверью раздалось поскрипывание и защелкал ключ в замке. Легкая полоска света, как пламя свечи, осветило лестницу и прошла через мое тело.
— Здравствуйте, Ольга Степановна, — сказала классная руководительница. — Мы пришли вас навестить. Как ваше здоровье?
— Спасибо, — раздался женский голос. — Проходите.
Мы вошли в маленькую квартиру и сложили в коридоре свои мокрые плащи. Наш общий шум нарушал ее одиночество.
Ольга Степановна сидела в кресле на колесах и смущенно улыбалась. Ей было лет тридцать пять.
— Проходите, — приветливо сказала она.
Мы вошли в комнату, посреди которой стоял стол, на нем чашки и чайник.
— Садитесь, будем пить чай, — сказала Ольга Степановна.
Все замерли в нерешительности.
— Садитесь.
Наша классная руководительница развернула цветы, которые мы купили, и сказала:
— Вот, это от нас, Ольга Степановна.
— Да что вы! — засмущалась Ольга Степановна и взяла цветы.
Она была одета в джинсовое платье. В ее ушах торчали сережки. Губы были накрашены. Улыбалась она очень мило.
Все, конечно, стали смотреть, действительно ли у нее нет ног. Я подавлял в себе это жестокое любопытство, но все же посматривал на нижнюю часть кресла.
У нее действительно не было ног, не было примерно до колена. Она руками крутила большие колеса кресла и так передвигалась.
Мы сели и стали пить чай.
— Берите конфеты, — сказала она, указывая на коробку конфет.
Я сидел рядом с Машей и изучал комнату. За окном мерцал дождь, бледная лампочка освещала выцветшие занавески, скатерть, которая, как римская тога, спадала с угловатых плеч стола, сервант с посудой, стоявший в углу, и диван. У окна — маленький телевизор. За стеклом серванта стояла фотография Ольги Степановны в молодости. Аппетитная черноволосая девушка, лукаво улыбающаяся. Она была очень похожа на Машу.
— Ольга Степановна, — сказала наша классная руководительница, — расскажите, как вы могли совершить такой поступок? Ведь это же подвиг. Как вы думаете, что движет людей на подвиг?
Ольга Степановна засмущалась, перестала улыбаться и сказала:
— Не знаю… Может, это прямо в человеке… Не знаю… Может, я вам музыку заведу?
— Да вот… — осеклась классная руководительница.
— Я очень люблю старинные чарльстоны. Я раньше очень любила танцевать.
Я сидел и чувствовал себя неудобно.
Ольга Степановна подкатила к проигрывателю, который стоял на подоконнике, достала откуда-то пластинку и поставила ее. Раздался жизнерадостный мотив. «О, Джоэма…» И так далее.
— Мне это очень нравится, — сказала она. — Потанцуйте.
— Да нет, — сказала классная руководительница, — нам вообще-то пора.
И тут Ольга Степановна бросила на нее жалкий, даже оценивающий взгляд и отвернулась к окну.
— Ольга Степановна, — сказала классная руководительница, — к вам будут приходить через день наши ребята. Вот комсорг, — она показала на меня.
Ольга Степановна повернулась и посмотрела на меня в упор.
— Как тебя зовут? — почти прошептала она.
— Егор, — сказал я.
— Хорошо, Егор, приходи ко мне завтра, ладно?
— Ладно, — сказал я.
— А вы посидите еще, — сказала она нам. — Танцевать не хотите, просто посидите.
— Ну хорошо, мы никуда не уходим, мы же ваши шефы, — попыталась улыбнуться классная руководительница.
— Тимур и его команда, — сказала Ольга Степановна. — Хотите еще чаю?
— Спасибо! — раздался нестройный хор.
— У меня еще есть варенье.
И мы пили чай еще и еще. Я сидел рядом с Машей, она молчала, а я с интересом разглядывал женщину, которая совершила подвиг. Но она словно не осознавала своего поступка до конца, она выглядела, как может выглядеть любая женщина, попавшая в несчастье.
— Маша, — сказал я Маше, — пойдем к ней завтра?
Маша обернулась ко мне.
— Нет, это уж ты должен идти. Ты комсорг. У меня будет своя очередь.
— Ну, как хочешь, — обиженно сказал я и отвернулся.
Мы пили чай, и пили его почти молча. Ольга Степановна сидела во главе стола, шумно хлюпая чаем и не произнося ни слова. Мы тоже все молчали. Иногда наша классная руководительница вставляла что-то, чтобы поддержать разговор, но у нее ничего не выходило, и она пристыженно замолкала.
Ольга Степановна тоже молчала, насупившись, словно стеснялась нашего присутствия, иногда кидая на меня быстрые взгляды.
Наконец классная руководительница сказала:
— Ну, нам пора, Ольга Степановна. Спасибо вам большое за чай.
— Спасибо вам, — улыбнулась Ольга Степановна. — Приходите. Егор?
— Да, я приду, — сказал я.
Мы вышли в коридор и стали одеваться. Наши мокрые одежды уже почти высохли, а на улице по-прежнему хлестал дождь.
Мы все сказали «до свидания», за нами закрылась коричневая кожаная дверь, и мы вышли на черную лестницу со стертыми ступенями, напоминающими жертвенные камни.
На улице было темно и холодно. Зажглись фонари, и желтые листья сумрачно блестели в грязи. Лужи сверкали и искрились и казались бездонными колодцами.
Мы разошлись в разные стороны, не говоря ни слова.
Я пошел с Машей под ее зонтом.
— Как тебе она? — спросила Маша.
— Черт ее знает! — сказал я. — Что-то в ней есть даже какое-то жизнерадостное и какое-то нездоровое. Жалко ее.
— Но она же хотела этого! — сказала Маша.
— Чего? Нет, как она могла этого хотеть?
— Зачем же она тогда?
— Не знаю, но она же спасла жизнь.
— Значит, она хотела этого, по крайней мере знала об этом.
— Не знаю, — сказал я. — В Японии были летчики-смертники — камикадзе. Они знали, что умрут, и умирали для общего блага. Но что-то такое есть в них отпугивающее. Что-то нездоровое, веющее самоубийством. А, ладно, хватит об этом! Мы сейчас поссоримся, — сказал я.
