Лео удовлетворенно потянулся и захлопнул тетрадь. На одной из ее страниц была набросана невиданная конструкция с вращающимся над ней пропеллером. На другой — человек опускался с небес, подвешенный к необычному куполу...

А на обложке ученическим еще почерком было аккуратно выведено: "Тетрадь различных идей Леонардо, сына Пьеро да Винчи".

Повесть

Багровая пыльная завеса колыхалась в небе, заслоняя косматое, пригашенное солнце, отрубленной головой катившееся к горизонту.

Долина, расстилавшаяся внизу, еще на рассвете этого дня безмятежно зеленела в предутренней росистой мгле. Но сотни костров, пылавших всю ночь по ее краям, приглушенный неровный шум невидимого воинства, всхрапывание и негромкое ржание коней и особое позвякивание оружейной стали и конской сбруи уже наделили это место клеймом особенности, обреченности и неизбежности славы... Бессчетные дымы костров и огни факелов взбухали, словно пламя, раздуваемое под гигантским днищем долины...

И вот теперь, на исходе дня, стоял на пологом склоне великий царь Ашока и с еле сдерживаемым ликованием, наблюдал за этим необозримым котлом под ногами, еще бурлившим кое-где последними всплесками боев, но уже докипавшем в криках, храпении, звоне клинков. В пьянящих звуках — и запахах — победы.

Много сражений и войн было позади. Малых и больших. Но не было еще равных этой — калингской — войне. По грандиозности и значимости, по ожидаемым трофеям. По мощи и численности противника.

Предвидел Ашока, сколь трудна будет эта война. Но не овевала бы его слава прозорливейшего и непобедимого, если бы не были предугаданы им и его военачальниками все возможные варианты...

Впрочем, и невозможные тоже.

Важным было это сражение. И особенное оружие готовил для него Ашока. Все с большим непониманием следили за сегодняшним боем его сановники.

Великая и могучая армия врага, собравшая под свои вымпелы сотни тысяч воинов, была буквально разгромлена! Сопротивлялась, наносила ощутимый урон войску Ашоки, но была именно разгромлена!.. Это было настолько невероятным, что у некоторых начинало вызывать мистический ужас.

Но не у самого Ашоки.

Не раз за время сражения он бросал внимательные взгляды в сторону двух наглухо закрытых шатров, стоявших в лагере рядом с его, царским, шатром. Когда ставился лагерь, они были установлены первыми. Даже раньше, чем шатер Властителя. И с того момента неусыпно охранялись отборнейшим отрядом, не допускавшим к нему на десятки шагов никого, кроме самого царя. Впрочем, и он лишь однажды, да и то ненадолго, заглянул в каждый из шатров накануне сражения. И больше их пологи не распахивались.

Только Ашока да двое или трое приближенных знали, что именно в этих шатрах таилось его секретное оружие. Там — в одном из них — была главная причина сегодняшней победы его войска.

А в другом — причина поражения врага.

Багрово-серая масса, заполнившая котел долины, тяжело колыхалась в хрипении и стонах, бугрилась невиданным никогда и нигде ранее количеством трупов, частей тел, коней, храпевших в агонии...

Последние всплески сражения стихали. Остатки войска начали собираться в разных частях долины и медленно стягиваться к лагерю.

Ашока окинул тяжелым взглядом то, что еще утром было зеленой тихой долиной, и стал спускаться вниз по склону к остывающему полю боя.

Многочисленная свита двинула своих коней следом.

С гиканьем и свистом промчался вперед отряд охраны. Никакая засада или уцелевшие воины врага не должны были оказаться на пути повелителя.

Они продвинулись вперед, насколько это было возможно, и остановились.

Кони отказывались идти дальше по сплошному месиву тел, под которым местами проглядывала красная, дымящаяся жижа, еще утром бывшая сухой землей.

Неожиданно слух различил непонятный тонкий звук. Он заунывно и обрывочно доносился со стороны вытоптанной рощицы, что краснела на другом конце поля в лучах заходящего солнца.

Охранники встрепенулись и привстали в стременах. Молниеносным движением стрелы были выхвачены из колчанов и уперты в тетиву луков.

Однако, рванувшийся было вперед начальник охраны вгляделся в сторону рощи пристальней и, спустя короткое время, дал воинам отбой.

Вдоль самого края поля двигался в этом аду ребенок.

По одежде можно было различить, что это была девочка-подросток.

Появилась она, очевидно, из рощи и теперь ступала среди тел, то ли причитая, то ли окликая кого-то, то ли плача. Наклонялась, заглядывала в лица, в мертвые глаза и переходила дальше.

Ашока поднял левую бровь, что выражало крайнюю степень недоумения, и кивком головы отправил начальника охраны узнать, что здесь делает ребенок.

Через короткое время тот вернулся, еле управляясь с хрипящим, рвущимся отсюда конем, и доложил Великому, что девочка — дочь одного из вражеских воинов. Живет с братьями, сестрами и отцом в двух переходах отсюда. Матери нет. Несколько дней шла следом за войском противника, за своим отцом. Таилась, ночевала в укромных местах. Верила, что если будет видеть его, с ним не может случиться плохого... Обещал тот, вернувшись, привезти им подарков к празднику Вишну...

Царь Ашока кивнул и повернул коня. С вершины холма еще раз окинул взглядом тянувшуюся к горизонту долину. Увидел вдалеке тонкую фигурку девочки, бредущей все с тем же безнадежным отчаянием по этому царству мертвых.

В лагере прошел Ашока мимо вытянувшейся в струнку охраны к двум таинственным шатрам. Побыл там коротко. Затем велел Щедрейший кормить и поить воинов. И сам всю ночь переходил от костра к костру, не забыв никого из них, и велев хранителю казны немедленно по возвращении выдать каждому по золотому.

Уже под утро отослал Ашока всех от себя и остался один.

И провел он в полном одиночестве целый день, погруженный в неведомые никому мысли. Пока не опустился на окружающие холмы и наполненную сытым карканьем воронья долину еще один закат. И не сменился еще одной ночью — в мертвящем свете небесного Ковша Амриты...

Вернулся в столицу Великий и велел найти и доставить во дворец ту, что бродила среди погибших на поле боя, и ее осиротевших сестер и братьев.

Прошло несколько дней, и перепуганные дети предстали перед ним.

Отослал он движением руки стражу и велел подняться с колен. Обвел взглядом детей, узнал ту, тонкую, с потемневшими выплаканными глазами, в старом залатанном сари.

Обратился к ней Ашока. Спросил, чем может он облегчить участь сирот, возместить потерю.

Поглядела она в глаза царю. И не увидел он в ее глазах страха. И ненависти не увидел.

Лишь почудилось вдруг Ашоке, как с ужасом и надеждой глядела она сквозь листву в утреннем легком тумане в спину того неведомого царю пехотинца, мешковато бегущего вместе с другими навстречу его, Ашоки, воинам. И постепенно теряющегося среди тысяч таких же в поднимающейся пыльной мгле. Или может быть, это был всадник?.. Но Ашоке казалось почему-то, что это был именно пехотинец. И что бежал он мешковато и неловко. И может быть видели тогда ее глаза над лесом копий, голов и конских грив, его, Ашоку, равнодушно взирающего с далекого склона на того же самого пехотинца. А, может, всадника?..

На какое-то мгновение ему стало страшно, поскольку никогда раньше такие мысли не смели посещать его.

Отказалась девочка от даров.

Велел Ашока оставить детей при дворе и обеспечивать их до совершеннолетия, дабы не ощущали они нужды ни в чем.

Сам же с того времени стал часто уединяться. И неведомо было никому, о чем были мысли его.

Стал вызывать он к себе мудрецов со всех концов империи и беседовал с ними подолгу, какового унижения не позволял себе прежде...